Польша и Россия в первой трети XIX века

В «национальности» поляков авторы документа видели гарантию правомочности Конституции Королевства Польского, так же как и в «слове великого их монарха», заверяя, что «настоящий поляк никогда не будет изменником». Прославлялись как особа царя Александра, так и сам факт объединения Королевства с Россией: «Север дает остальной Европе великий пример единства и согласия народов, такого объединения, которое превращает народы в братьев – членов одной семьи и дает равные права народам, соединенным под одним скипетром, которое, оставляя каждому народу свойственные его национальности черты, предоставляет обоим одинаковое место у сердца Правителя, не давая ни одному, ни другому преимущества». Но хотя речь шла о равенстве, авторы «Катехизиса» все же подчеркнули особое место Польши в объединении: выступая в качестве «связанной одними с Севером и теми же потребностями», она претендовала на роль «передового укрепления», «щита для Запада», «пункта передачи западного просвещения на Восток». Документ завершался на оптимистической ноте, выражалась надежда, что поляки окажутся «людьми XIX века», а царь продолжит свои благодеяния: «Мы надеемся, что зародыш воскрешенной Польши даст прекраснейшие плоды и что отеческая рука Опекуна поляков распространит благодеяния, которыми он нас одарил, и порадует возрожденную Отчизну прибавлением семейства».

В этих словах ясно отразились настроения польского общества в первые годы после провозглашения нового польского государства. Ожидания и чаяния были связаны с туманными обещаниями царя присоединить к Королевству западные губернии России, входившие в состав Речи Посполитой до ее разделов. Надеялись, что в будущем под скипетром российского императора смогут объединиться все польские земли и произойдет это не в результате освободительной борьбы, а мирным путем. Такие надежды возникли еще во время приезда Александра I в Варшаву в ноябре 1815 г., когда народ приветствовал «польского короля», представшего в мундире генерала польских войск и с орденом Белого орла. Как вспоминал граф Ф. Скарбек, в Варшаве императору был оказан блестящий и «даже сердечный прием». В честь царя-«триумфатора», победителя Наполеона, была организована трехдневная иллюминация, устраивались пышные балы, проходили военные маневры и парады, состоялось вручение орденов и т. п. За 20 дней своего пребывания в Варшаве царь очаровал всех «чрезвычайной добротой и приветливостью», принимая хлеб-соль, он заявил: «Я прибыл сюда не как завоеватель, а как опекун, как ваш друг, желающий видеть всех счастливыми». Общаясь с «цветом» польского общества, император якобы говорил о перспективе присоединения к Королевству западных губерний России. На это намекала и приуроченная к торжествам постановка в театре новой исторической драмы Ю. У. Немцевича на тему объединения Польши и Литвы «Владыслав Ягелло и Ядвига». Сам Немцевич впоследствии отмечал, что искренняя на тот момент либеральная политика царя открывала перед Польшей «после стольких бурь ясную зарю будущего […] Окончательное падение Наполеона под Ватерлоо не сулило иных надежд, кроме как на Александра». В своем дневнике Немцевич назвал 20 июня 1815 г. «днем, воскрешающим, по крайней мере, имя Польши, утраченное на столь долгий срок». Подчеркнув, что все в крае «читали основы конституции, весьма хорошей и либеральной, такой, какой только можно было желать», он заключал, что «в этом отношении ничего больше и не остается желать, как только чтобы эта конституция верно соблюдалась». С радостью констатируя, что в Польше «создается новое королевство, самое прекрасное на Востоке», он одобрял и ряд сделанных Александром I назначений, в частности, писал 21 мая 1815 г. о назначении краковского епископа Я. П. Воронина: «Если император в дальнейшем так будет замещать все административные посты, то для нашего края это станет величайшим благом». Правда, в заметках Немцевича говорилось также о том, что назначение генерала Ю. Зайончека наместником Королевства Польского удивило и не понравилось общественности. Писал он и об имевшем место в обществе «недоверии», об отсутствии спокойствия как среди гражданских лиц («тихие раздоры»), так и в армейской среде, характеризовавшейся проявлениями «бурного ожесточения». Тревожные симптомы отмечались также и А. Чарторыским, в 1815 г. сообщавшим императору, что вся страна с нетерпением ждет, когда уедут русские чиновники; иначе, предупреждал он, польский народ «будет считать себя под надзором, который, что бы ни делали, но чувствуется всегда». Существование «шепота сомнения и недоверия» особо подчеркивал В. Лукасиньский в своих мемуарах. По его словам, некоторые поляки уже во время пребывания Александра I в Варшаве разглядели в лице императора «хитрость и притворство», разгадали, подобно Лукасиньскому, цель этой «ловкой и умной» политики царя, «направленной на поддержание доброго духа и укрепление доверия»: ведь «нося свое имя, поляки будут служить ему лучше, чем называясь русскими»³

.