Польский театр Катастрофы

Александр Бардини возвратился в Польшу 2 марта 1950 года. На корабле «Баторий» он приплыл с семьей из Халифакса в Гдыню. За границей он провел почти четыре года. Бардини покинул Польшу в августе 1946-го, потрясенный келецким погромом. Ранее он подписал договор с Леоном Шиллером, касающийся работы в Театре Войска Польского в Лодзи. Спектаклем в постановке Бардини предполагалось отметить вступление Шиллера в должность директора. В день келецкого погрома Бардини показал в театре в городе Катовице премьеру «Открытого дома» Балуцкого — комедию XIX века, высмеивающую краковских мещан. Эмиграция ставила крест на блестящих планах развития его режиссерской карьеры в Польше. В письме к Шиллеру Бардини так обосновывал свое решение: причиной был «не сам погром — но реакция на погром в так наз. широких сферах польского общества»[303]

. Спустя годы он признался Анджею Крейтц-Маевскому: «я боюсь уже не бомб, а соотечественников во время войны»[304]

.

«Евреи после войны испытывали страх», — пишет Павел Спевак[305]

. Ситуации, когда их стигматизировали, унижали, издевались, обворовывали и убивали, случались в том числе непосредственно после окончания войны. Можно сразу добавить, что столь остро переживаемый конфликт с обществом Бардини артикулировал в своем театральном творчестве очень осторожно, часто он оставался сокрыт или искусно зашифрован.

Во время немецкой оккупации Львова Бардини потерял родителей, а в одной из последних ликвидационных акций в гродненском гетто были убиты его сестра, ее муж и их ребенок. Катастрофа отняла у него его ближайших родственников. После того как в 1944 году во Львов вступают советские войска, Бардини дает интервью, озаглавленное «Жизнь в бункере», в котором рассказывает о пережитом: «Меня приютили хорошие друзья. В углу между стеной комнаты и чуланом могли стоять два, три человека. Позвали столяра, который забил этот угол досками. Доски залепили глиной с известью, после чего поставили до самого потолка полки для продуктов. Из коридора мы пробили в бункер дыру диаметром обыкновенной бочки. Дыру эту заслонили дубовой вешалкой, прибитой к стене крюками. Одна доска вешалки открывалась, как дверь. Когда на лестнице раздавался отзвук шагов или звонок, я бежал к вешалке, открывал дверь и влезал в дыру. Дверь за мной закрывали и вешали плащи. В дыре я сидел на четвереньках, пока опасность не миновала»[306]

. По какой-то причине Бардини захотел очень конкретно представить материальные условия своего спасения: остроумие, с которым было придумано его укрытие, а также физическое унижение, с которым было связано пребывание в нем. Трогают конкретность и искренность его слов, отсутствие желания героизировать собственную борьбу за спасение, предметность, ирония по отношению к военной терминологии («бункер») и даже макабрический ситуационный комизм.

Бардини вернулся в Польшу благодаря заступничеству Леона Шиллера. Возможность возвращения вовсе не была очевидной. Побег через зеленую границу под впечатлением келецких событий был, что ни говори, выражением недоверия по отношению к польскому государству и его способности создать для польских евреев безопасные условия жизни. «Нелегальная» эмиграция, однако, на самом деле стала возможной благодаря почти что официальному открытию границы для еврейских граждан (только в феврале 1947 года шлагбаум оказался решительно опущен). Перспектива создания монолитного с точки зрения национальной принадлежности государства объединяла политических противников. Усилившаяся после келецкого погрома эмиграция стала искрой, от которой разгорелись сильные конфликты между еврейскими политическими группировками. Поскольку эмиграцию поддерживали сионистские организации[307], она могла породить беспокойство в кругах еврейских коммунистов: их отношение к ней, впрочем, определялось текущей политикой Сталина по отношению к Палестине и идее создания государства Израиль (за которую он тогда ратовал). В свою очередь деятели «Бунда» старались не только притормозить этот первый массовый исход польских евреев, но и склонить к возвращению людей, которые уже находились в Германии в лагерях для перемещенных лиц. Результат этих усилий был, скорее, мизерный. В один из таких лагерей — в Ландсберге — и попал как раз Александр Бардини с семьей — женой и родившейся сразу после войны дочерью.