Полынья

— Нет, поедем ко мне.

— Оставь, Егор Иванович. Дело я для тебя сделал. Что я вам мешать буду? Одна комната, семья? С женой вон сколько не виделся… Станем выпивать, в глаза друг дружке глядеть, а ты будешь думать: «Эк, черт, приволокся, я его для вежливости». И жена будет думать: «Таскает всех», — это о тебе. А обо мне: «Охламон, вроде сам никогда с бабой не разлучался»… А я буду маятой маяться. Нет, Егор Иванович.

— Убедительно! — засмеялся Егор Иванович, почувствовав нежелательное при своем настрое в эту минуту облегчение. Побежал к вахтеру, перехватал пятерку.

— Возьми, Сан Саныч.

Думал, и от этого откажется шофер. Он не отказался. Сложил пятерку, сунул в карман. Тронулся.

Егор побежал следом, забыл попрощаться. Но Сан Саныч не заметил и не остановился.

17

— Славка, разбойник ты этакий!

Дом стоял внутри двора. Двор был залит светом позднего вечера. И всегда в этом свете печаль и настороженность. То ли от этого света, то ли от того, что окна его квартиры были темны, Егор почувствовал, как замерло сердце, будто перед обрывом.

«Не чуди, — остановил он себя. — Откуда им знать, когда приедешь. Пора бы привыкнуть». Но привыкнуть он все-таки не мог. Все равно как-то не по себе, когда видишь темные окна, а особенно если замок на дверях.

И тут увидел Славку. Он стоял в тени подсолнухов. Наверно, он видел в них своих врагов и ему страстно хотелось с ними разделаться. Но подсолнухи были соседские, и это оказалось сильнее всех других чувств.

И тогда отец крикнул: «Славка, разбойник ты этакий!»

Славка вздрогнул, повернул голову, увидел отца, но не двинулся с места. Он молча глядел, как бы стараясь его узнать. Конечно, он сразу его узнал, просто ему было трудно так вот сразу переключиться на другие мысли, до того он был поглощен соседскими подсолнухами. Потом он тихо тронулся, медленно пошел ему навстречу. Но с каждым шагом ноги переступали быстрее, и когда между мужчинами оставалось несколько метров, Славка что было духу бросился к отцу.

Отец схватил его, поднял. В правом боку натянулось, кольнуло. Он поставил сына на землю, наклонился, прижал голову к своему лицу. От волос мальчика пахло им самим, Егором Канунниковым, пахло летним ветром городской окраины, куда залетали запахи поспевающей ржи, скошенных и вянущих на солнце луговых трав, пыльных подорожников.

Сын освободил свою голову из-под крепкой руки отца, сказал угрюмо:

— Дышать же нельзя!

— Ну, ладно, не обижайся. Здравствуй!

— Здравствуй! — сказал серьезно сын. И тут же сообщил все домашние новости: — А Ирина уехала в лагерь. А мама стирает за дровенником. Пойдем?

— Пойдем.

— Дай чемодан.

— Возьми.

Сын понес чемодан, он нес его перед собой, держась за дужку обеими руками. Чемодан бил его по коленкам.

— Что у тебя тут?

— Так, мелочи. Но главное, что я привез, — не в чемодане.

— А что ты привез?

— Сталь для завода. Я ее уже сдал. И еще прибор. Правда, он еще у меня в голове, но считай, что он уже есть.

— Здорово! Вот бы мне!

Видя, как сын мается с чемоданом, отец приказал:

— Дай сюда. Ну, дай же!

Они шли через двор мимо сохнувших поленниц дров (а его дрова все лежат неокоренными бревнами), мимо чужих сараев, доверху, он знал, забитых дровами (а его сарай еще пуст).

Варя сливала из корыта воду, оглянулась на шаги, откинула со лба волосы. Так и стояла, не двигаясь, прижав к бедру корыто, из которого текла на землю мыльно-серая струйка.

— Вот мы и приехали, — сказал Славка.

Варя выплеснула из корыта не обежавшую еще воду, вытерла руки о передник. Егор будто впервые заметил, какая она у него худенькая, какие узкие у нее плечи и длинная от природы шея.

— Слава богу, — сказала она. Егор не видел выражения ее лица, оно было в тени, но ему показалось, что она нахмурила брови, всматриваясь в него, как бы заново привыкая. — Как ехал?

— В кабине… Из Москвы…

Он подошел, обнял за плечи, потянулся, чтобы поцеловать. Губы у нее были холодные.

— При сыне-то, — смутилась Варя. Она смущалась, когда он обнимал или целовал ее при детях.

Покидала белье в корзину, подала ее мужу, заперла в сарае корыто и с чемоданом в руке догнала мужчин уже возле крыльца. Отец и сын несли корзину, взявшись вдвоем за широкую дужку. «Похожи-то как, — подумала она, глядя в их спины. — И ходят, и говорят. Вроде учиться парню у отца некогда, должно быть от рождения такое».

Славка вбежал в квартиру, включил свет, Егор огляделся. В квартире — большой комнате, перегороженной надвое, было все так же, но, когда он возвращался, ему казалось, что переставлена мебель, и это вносило что-то чужое, к чему надо привыкать, хотя мебель стояла на своих местах и все было по-прежнему.

— Ирину что, — послала? — принимая от нее запыленный чемодан и ставя его под порогом, спросил он.

— Путевку дали… Да и что ей дома сидеть?

Первые минуты всегда такие неловкие. Когда это появилось? Вначале вроде не было… А теперь вот каждый раз приходится одолевать отчуждение. Ей и ему.

— Егор, — сказала она, — сбегай в баню, куда ты такой, весь в пылище. А я тем временем белье прополощу и ужин сварганю. Не умрешь с голоду?

— Не умру, — сказал он.