Полынья

Они намыливались, лезли под струи. Славка визжал от удовольствия, Егор чувствовал, как легко-легко делалось на душе и приятно оттого, что они понимают друг друга, старший и младший Канунниковы. Забылось огорчение, когда жена выдворила его в баню, забылась ее настороженность и отчужденность, забылась ужасающая дорога. Как хорошо ему было со Славкой, он не помнил, когда еще было так хорошо и с кем. «Люблю его, чертенка, а он, конечно, чувствует это, — подумал Егор. — Дети все чувствуют, как собаки. Человеку надо накопить наблюдения, потом уж сделать умозаключение, что и как. А собака чувствует настроение хозяина по шагам, сразу. И дети вот тоже…»

Остановил себя: «До чего додумался!»

— Потереть тебе спину? — предложил он сыну.

— Только не забывайся, — сказал сын, — а то так начнешь драть, кожи не останется.

— Ладно, не забудусь. До чего ты худой, сын. Все позвонки сосчитать можно: раз, два, три, четыре…

— Щекотно! — закричал Славка.

— Ну вот, мужчина…

— Хватит. Давай теперь я. Наклоняйся.

Славка тер отцу спину и, конечно, тоже считал позвонки.

Славка продернул в ушко ножен шпагат и повесил кинжал через плечо. Кинжал ему нравился. Отец говорил о рисунке на ножнах, узорчатом флажке на длинном шпиле — это называлось флюгером, но Славку флюгер не интересовал. Славка расхаживал по комнате, и кинжал в желтых ножнах болтался на шпагате.

У Вари серые холодноватые глаза чуть потемнели и потеплели, когда она брала в руки ниточку янтаря. Спросила:

— Настоящий?

— Настоящий, — сказал Егор и вспомнил, как они с Ниной выбирали подарки в маленьком магазине, где женщина с белыми волосами, похожими на букли, рассказывала им о флюгерах. И тогда Нина спросила, любит ли он свою жену и он ответил, что да, конечно, любит.

Варя положила янтарную нитку на буфет. Она то и дело оглядываясь на нее, хотелось примерить, но стеснялась. Она выпила рюмку водки, бледность в лице прошла, щеки робко зарумянились. Что-то девчачье проступило в ней, давнишнее и милое.

— А с чем пойдет янтарь-то твой? — спросила она наконец, не вытерпев.

— Со всем, с чем хочешь, — сказал он, хотя не очень в этом разбирался. — С черным, белым, красным.

— Дорого, поди?

— Так, ерунда. Повезло. Подсказали. Сам бы не догадался.

И подумал: «Когда-то я ей что дарил? Не вспомню. Отвыкли, сами себя отучили»…

Она скрылась за заборкой и скоро вышла в черном платье, которое он почему-то не помнил. Ниточка янтаря и в самом деле очень шла с черным. И шея Вари не казалась сейчас слишком худой и длинной.

— Обнови завтра, — посоветовал он. — Пойдешь на работу…

— Ну, кто в этом ходит на работу? Тоже скажешь.

Она переоделась и снова стала буднично простой, румянец сошел со щек, и лицо сделалось усталым и отрешенным. Подсела к столу.

— Ты ешь, наголодался ведь… Когда все это у тебя кончится? — Вздохнула. Муж не любил разговоров о работе, и она ждала, что он остановит ее, но Егор промолчал. Это ее как бы подбодрило, и она заговорила:

— Неустроев-то, твой дружок, как вспорхнул. Заместитель главного технолога. А какие таланты за ним числятся? Был бы ты при заводе…

Егор удивился:

— Неустроев главный технолог?

— Да, главного перевели в совнархоз, в управление машиностроения. Вот Неустроев и выпрыгнул.

— Смотри-ка! Действительно…

Неустроев был заместителем начальника цеха индикаторов. Учились вместе в вечернем политехническом институте. — Роман, Егор и Неустроев. Егор и Роман окончили, защитили дипломы, Неустроев едва дотянул до третьего курса. В прошлом году Неустроева избрали в городской Совет. Кто-то посоветовал избрать депутатом беспартийного инженера, а на заводе ни одного беспартийного инженера, кроме Неустроева, не нашлось. Вот так все и получилось.

«Инженер? Какой он инженер», — подумалось Егору.

— Ну, Варь, раз назначили, значит, посчитали возможным. — Но подумал: «Жене-то зачем вру? Ведь глупость же, что Неустроева назначили. Другие есть, поумнее и пограмотнее. Да и меня на это место Роман уговаривал. А, ладно…»

Попросил:

— Налей, что ли, еще… После бани хорошо идет.

— Привык ты в поездках.

— Да не привык. Выпей и ты.

Варя налила ему, себе чуть-чуть плеснула. Егор выпил, положил в рот кусочек селедки. Селедка была жидкой, и он стал сосать ее, пока на языке не остались одни косточки.

— Что на заводе? — спросил он. — Приезжаешь, как чужой к чужим.

— Чужой и есть. Только берут от тебя…

— На заводе-то…

— А что на заводе? Все то же. Неделю стояли из-за серебрянки. Теперь будут гнать. Сам знаешь. Директор приходил уже, просил Пивоварова посмотреть, нельзя ли что вернуть из забракованного ОТК. Пивоваров меня вызвал. Мялся, мялся, а я будто не понимаю, в чем дело.

— Ну?

— Браку много было. Да и как ему не быть? Торопили: давайте план. Вот и гнали брак. А что делать?

Варя помолчала. Трудная у нее работа — мастер ОТК. Забракуешь — вроде в своего ближнего выстрелишь и в себя. План сорвется — ни премиальных, ни хорошего заработка. Пропустишь — в дальнего выстрелишь, но в своего же.

— Когда же все это кончится? Когда против совести не надо будет идти?

— Наладится. Вот станут совнархозы на ноги, наладится.