Порочный круг

Двадцать пятого июля о борт нашего линкора разбилась огромная пятилитровая бутылка шампанского. Глядя на это «варварство», по своему выражению, Скорпион сетовал, дескать, «на что извели такую дозу восхитительного напитка». Нас посетил генерал из штаба со своей свитой. Он походил по стапелям, пококетничал с госпожой Занкль, но внутрь корабля заглянуть не решился, зная, что это плохая примета. Потом прикатили трибуну и добрых полчаса толкали речи. Слава богу, мои стрелки вели себя достойно и терпеливо отстояли всю церемонию. Правда, в конце к микрофонам продрался какой-то священник, то ли епископ Каллистский, то ли архиепископ Юпитерский, и стал бормотать сущую белиберду. Строй моих солдатиков поколебался, готовый что-нибудь учудить, но я строго зыркнул на первый ряд, и мальчишки резонно решили не испытывать моего терпения.

Наконец, наш линкор поднял клубы пыли и оторвался от холодной палевой планеты, которая едва ли согревается солнцем. Мы легли на круговую орбиту, а затем неспешно влились в снующие потоки внутренних трасс. Через несколько часов линкор очутился в расчетном секторе, коридоре в Солнечной системе, который был чист на сотни миллионов километров. Здесь я мог проверить в полной мере ходовые качества корабля. Но, это завтра, а пока — пусть ребята отдохнут. Я отпустил всех операторов, кроме дежурного — Пака, и, погасив свет в рубке, уселся в свое кресло. В успокоительном полумраке на моем лице играла изумрудная сетка бликов картинки дисплея. Задумавшись и замечтавшись, я совсем забыл о присутствии рядом моего оператора, как вдруг Пак тихо спросил:

— О чем вы грустите, мистер?

Я слегка вздрогнул:

— Что? — Затем закинул руки за голову, вздохнул полной грудью, потянулся и посмотрел на потолок. — Ты знаешь, порой посещают нас разные досужие мысли. Например, пытаешься угадать, что ждет нас впереди, что мы ищем и что найдем в итоге... Но на это вряд ли найдется ответ...

— Почему, мистер? Хотите, я отвечу вам?

Мы ждем далекие пространства. Мы ждем светила непохожие. С их ласковым теплом протуберанцев, что арками вздымаются с подножия. Мы ждем соперника достойного. Мы ждем сраженья грандиозного. Мы ждем забвения покойного на кладбище амбиций флота звездного. Мы ждем бездонной той свободы. Порочной, жадной вседозвольности. Той первозданности природы и пустоты святой первопрестольности. Мы ждем конца, а не начала. Мы ждем последнего дыхания. Мы ищем вечного причала и оправданья мирозданию. Мы ищем то, что не свершилось. Мы ищем то, что не случается. Мы ищем высшей справедливости, что нам по праву причитается. Мы ищем собственной кончины и абсолютной невесомости. Логического следствия причины и образец слепой покорности. И мы найдем великолепие! Миры иные и пространства. И с болью ощутим нелепие всечеловеческого братства. И мы найдем границу жизни. И многие шагнут без принуждения... А после не дождутся тризны, поскольку будет воскрешение.

Теплая волна нежности окатила меня с ног до головы. «Ах, ты мой милый, маленький философ». Я чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза, но я не мог приласкать этого мальчишку, поцеловать его в лоб и назвать дорогим мне существом. Ведь в таком случае я никогда не нашел бы оправдания его более чем вероятной гибели. Нельзя быть сентиментальным командиром команды камикадзе, и я отослал Пака из рубки, дабы никто не видел минуты моей слабости.

Трудовые будни не представляли из себя ничего нового. Время уплывало, как крошки теплого прибрежного песка между пальцами. Мне было приятно ощущать этот вечный бег, чувствовать, как с каждой минутой оттачиваются взаимодействия функций корабля и он превращается в опасного странника космических сумерек, всегда готового на ответный смертельный удар. Пока мы летели через всю систему до Плутона, ребята освоились, и каждый закуток отсеков наполнился той неповторимой аурой жизни. Теперь это был не просто линкор — совокупность титановых конструкций и хитросплетения световодов, а хорошо защищенный от бед островок жизни. Но я знал, что неуязвимость наша — мнимая, и мы тоже обречены когда-нибудь погибнуть.