Портреты (сборник)

Написанные Хансли кусочки мортаделлы ни в коем случае не являются факсимильными изображениями отрезанных от колбасы кусков. Он мог бы написать такое факсимиле, которое обмануло бы глаз, и вам пришлось бы с помощью прикосновения проверять подлинность, но его это не интересует. Это было бы своего рода подделкой. Что занимало его (15 месяцев ежедневной работы), так это то, чем написанная мортаделла, – каждый написанный кусочек остается тем не менее правдивым воспроизведением именно своей мясной модели, – чем написанная мортаделла становится, когда она воспроизведена на покрытой белой краской карточке. Она оказывается трансформирована непредвиденным образом.

Третье. Удивление и неожиданность. Это то, что испытывает и видит зритель, глядя на законченные картины. Неожиданность трансформации. Чтобы дать представление о том, какого рода неожиданность имеет место, приведу цитату из волшебной книги Итало Кальвино «Невидимые города». Вот что он пишет о городе Андриа:

«– Отношения между нашим городом и небом настолько совершенны, что любое изменение в Андрии соответствует чему-то новому среди звезд.

После каждой происходящей в Андрии перемены астрономы через телескопы всматриваются в небо и сообщают о взрыве новой звезды, об изменении цвета с оранжевого на желтый какой-то отдаленной точки небосвода, о расширении туманности или о сужении одной из спиралей Млечного Пути. Любое изменение ведет к целой цепочке перемен как среди звезд, так и в Андрии: и город, и звезды постоянно меняются».[141]

Мы смотрим сейчас на что-то вроде небесных тел – так терпеливо и систематично преобразована мортаделла в процессе рисования. Создатель использовал собственный телескоп. То, что некогда было свининой, сделалось сводом небесным!

Преображение произошло благодаря тому, что художник писал день за днем, пока все стыки, где различные субстанции встречаются и касаются друг друга, не начали казаться предопределенными и неизбежными. Соответственно, живописная поверхность стала не похожа ни на одну из существующих в действительности, поскольку она теперь содержит в себе память. Как писал Гуго фон Гофмансталь, «глубина должна быть скрыта. Где? На поверхности».

В этом заключается разница между розовым цветом мяса и розовым цветом на картине, между белизной жира и белизной краски. В том, что написано красками, есть глубина и память.

Более того, картины теперь представлены как последовательность. В результате 166 кусочков и их 332 стороны позволяют нашему взгляду проникать внутрь мортаделлы. И наше внимание сосредоточено на том, что меняется между каждыми двумя кусочками. Мы изучаем процессы роста и уменьшения, которые иначе остались бы невидимыми.

Мы наблюдаем нарастание, снижение и постоянное движение. Мы удивлены бесконечным числом возможных вариаций и в то же время оправданностью и точностью каждой реально воплотившейся вариации.

Точно так же, как здесь, наше воображение, наши вопросы запутываются в метафизической тайне любого события! А затем вдруг – бах! – и перед нами по сути все та же мортаделла! Здесь – и уже без комментариев – я хотел бы процитировать положения Спинозы:

«Существование принадлежит к природе субстанции.

Каждая субстанция по необходимости бесконечна.

Чем больше реальности или бытия имеет вещь, тем больше ей принадлежит атрибутов.

Каждый атрибут одной субстанции должен быть понят через самого себя.

Бог или субстанция, состоящая из бесконечных атрибутов, каждый из которых выражает вечную и бесконечную сущность, по необходимости существует».

Теперь мы подошли ближе к пониманию того удивления, которое предлагает нам эта работа. И за удивлением стоит комизм, шутка, поскольку усердный живописец преобразовал и самого себя, он сделал себя анонимом! Пойманные в его ловушку, разрываясь между болонской колбасой и небесными телами, мы напрочь забываем о нем. А он, теперь уже нацепивший пенсне, замечает это и читает это как благодарность.

73. Майкл Бротон

(р. 1977)

Собранные здесь работы – картины, написанные в последние три-четыре года Майклом Бротоном, – произвели на меня глубокое впечатление своей оригинальностью. Подлинная оригинальность в искусстве – всегда не цель, а награда. Эти тщательно сделанные картины, написанные по большей части не на холсте, а на оргалите, достигают чего-то такого, чего я не видел раньше никогда, и мне хотелось бы описать, в чем состоит это «нечто». Наверняка ничего не получится, поскольку достижения живописи в принципе не поддаются описанию словами.

Начнем с работ голландского художника XVII века Питера Санредама, писавшего архитектурные мотивы. Он специализировался на церковных интерьерах. Они заполнены светом, причем удивительным и необычным. Свет не проникает снаружи, он существует внутри. Свет – обитатель этого пространства. Нечто похожее, хотя и не совсем то же, имеет место и на картинах Бротона.