Откроешь дверь – ночь плавает во тьме, и огонькомсияет на холмееё густой, благоуханный холод.Два счастья есть: паденье и полёт. Всё – странствие,прохожий звёздный лёднеутолимым жерновом размолот,и снится мне, что Бог седобород, что твёрдый путь уходитот ворот,где лает пёс, любя и негодуя,что просто быть живым среди живых, среди сияньякапель дождевых,как мы, летящих в землю молодую.Безветрие – и ты к нему готов среди семи светил, семи цветовс блаженной пустотой в спокойном взоре,но есть ещё преддверие грозы, где с Лермонтовым споритЛао-цзы,кремнистый и речной, гора и горе.Есть человек, печален и горбат, необъяснимым ужасом богат,летит сквозь ночь в стальном автомобиле,отплакавшись вдали от отчих мест, то водку пьёт,то молча землю ест,то тихо просит, чтоб его любили.Ещё осталось время, лунный луч летит пространством,замкнутым на ключ, —ищи, душа, неверную подругу,изгнанницу в цепочке золотой, кошачий шёпот музыки простой,льни, бедная, к восторгу и испугу…
«Если творчество – только отрада…»
Если творчество – только отрада,и вино, и черствеющий хлебза оградою райского сада,где на агнца кидается лев,если верно, что трепет влюблённыйвыше смерти, дороже отца, —научись этот лён воспалённыйрвать, прясти, доплетать до конца…Если музыка – долгая клятва,а слова – золотая плотваи молитвою тысячекратноймонастырская дышит братва,то доныне по северным сёламбродит зоркий рыбак-назорей,запрещающий клясться престоломи подножьем, и жизнью своей.Над Атлантикой, над облаками,по окраине редких небеспролетай, словно брошенный камень,забывая про собственный вес,ни добыче не верь, ни улову,ни единому слову не верь —не Ионе, скорее Иовуотворить эту крепкую дверь.Но когда ты проснёшься, когда тывыйдешь в сад, где кривая лоза,предзакатным изъяном объята,закипает, как злая слеза,привыкай к темноте, и не сразуобрывай виноградную гроздь —так глазница завидует глазуи по мышце печалится кость.