После бури

Беньи молчал несколько минут. А потом повторил:

– Так сколько у тебя было сотрясов?

Столичный вздохнул.

– Шесть. Первый, когда мне было двенадцать, последний – в прошлом году. Меня ударили по спине, и я влетел в борт. Парню дали две минуты, а я девять недель потом провалялся. Первые три дня только блевал, не мог думать, хотелось только умереть. Даже на улицу выходить не мог, потому что от солнца в башке все гудело, ничего хуже со мной никогда не было, те выходные как стерло, не помню ничего. У меня до сих пор мигрени бывают. В ушах звенит, ни минуты тишины. Иногда все вдруг чернеет. Я видел по телику, как одного парня так же ударили, и знаешь, что комментаторы сказали? «Сам виноват, смотреть надо было!»

Он постучал по виску. Беньи видел боль в его глазах. Он кивнул:

– Ага. Я читал об этом игроке из НХЛ, у него после этого личностные изменения начались и всякая другая хрень. Необратимые повреждения мозга, но никто не знал этого, пока он не умер, только после вскрытия…

Столичный закрыл глаза.

– Когда я вернулся в команду, тренер хотел, чтобы я больше боролся: давай, вперед, к воротам, дерись там, дерись тут. Он был просто одержим силовой борьбой, ну знаешь, «владей площадкой» и все такое…

– «Жри шайбу! Жуй колючую проволоку!» – поддакнул Беньи, потому что он миллион раз видел таких тренеров.

– Ага, точно, – горько засмеялся Столичный.

– И что дальше было?

– Я боялся. Он видел это. Я не вписывался в его систему. Он отправил меня на скамейку запасных, потому что я ссыкло, а когда я обиделся, он пошел к руководству клуба и сказал, что у меня проблемы с дисциплиной.

– А они правда были?

– Это единственный клуб, где у меня не было проблем с дисциплиной. Долгие годы я вел себя как ребенок, хамил, но этот клуб мне по-настоящему нравился… я хотел, чтобы у меня там все получилось. Но я больше не могу играть так, как хотят тренеры…

– А здесь?

Столичный медленно выдохнул через нос.

– Эта Цаккель, она… кажется не такой, как все.

– Это еще мягко сказано, – с улыбкой ответил Беньи.

– Так что, может, она позволит мне играть по-другому?

– Все, что я могу тебе сказать, так это что она уже сейчас знает про тебя такое, чего ты сам не знаешь. Иногда это неплохо, – сказал Беньи.

– А когда плохо?

– Люди, как правило, не хотят знать правду о себе.

Столичный долго переваривал эти слова. Потом открыл последнюю банку пива.

– Мне нравится Петер. Я думал, он окажется самоуверенным придурком, как все бывшие профессионалы, но он…

– Непростой?

– Да у вас тут куда ни плюнь, все непростые. Может, это инбридинг? – засмеялся Столичный.

– И марихуана, – закашлялся Беньи.

Они долго хохотали, совсем одни под звездами. Одна-единственная по-настоящему хорошая ночь.

– А насколько он был хорош? – отсмеявшись, спросил Столичный.

– Он был лучше всех. Серьезно… он был повернут на хоккее. Истории про то, как он тренировался, просто сумасшедшие. В детстве я думал, что это, ну знаешь, миф, но я видел старые записи – это, блин, нечто. Он казался диким тормозом, но его никто не мог обойти. Никто!

– Он как будто время замедляет. Я заметил это, когда Цаккель мне предложила с ним поиграть.

Беньи серьезно кивнул.

– Все думают, это талант, но это просто тренировки. Одержимость. Для него ничего больше в жизни не существовало. Как думаешь, чего бы ты добился, если был бы как он?

– А с чего ты решил, что я не как он? – улыбнулся Столичный.

– У тебя матч в выходные, а ты сидишь в лесу, куришь траву и пьешь пиво, – заметил Беньи.

Столичный засмеялся, чувствуя одновременно и облегчение, и тяжесть.

– Таким, как Амат, я бы точно не стал. Он нереально крут. Мне кажется, я никогда не видел никого быстрее его. Он запросто может попасть в НХЛ. А я – нет. Отец всегда считал, что меня могут взять, но он не понимает, что для этого требуется. Нужно иметь что-то исключительное, а я просто… хорошо играю. Отец видел, что я лучший в моем маленьком мирке, такие есть в каждой деревне. А в НХЛ? Да они там по сто матчей в год играют… понимаешь, чем они жертвуют? У них в жизни ничего нет, кроме хоккея, целыми днями хоккей, из года в год. Я бы не смог так. Отец бесится, он бы себе руку отрубил ради одного сезона в НХЛ. У него была воля, но не было таланта, у меня, может, талант и есть, а воли никакой…

– Воля это талант, – сказал Беньи.

Сердце Столичного чуть не разорвалось, когда он услышал это.

– А ты? Почему ты перестал играть? – вполголоса спросил он.

– Я больше не влюблен, – ответил Беньи.

Столичный долго молчал, потом спросил:

– А как ты думаешь, когда-нибудь еще сможешь влюбиться?

Беньи посмотрел ему в глаза. В ту ночь ничто не казалось невозможным, поэтому он ответил:

– Может быть.

Они залезли в фургон и улеглись валетом с Аной и Маей. Было дико холодно, и все же Столичный проспал всю ночь, ни разу не просыпаясь. Такого с ним давно не было. На следующее утро он проснулся рано, вышел в лес и стал слушать то, чего раньше толком не слышал, во всяком случае, не переживал это всем своим существом и так остро.

Тишину.

73

Царапины