После бури

Бьорнстад окутала ночь, но темно было уже так давно, что ее приход едва ли кто-то заметил. У церкви скрипнула калитка, в тени скользнул одинокий силуэт, осторожно ступая по снегу, так, будто шел босиком по стеклу. Мерцающие кое-где огоньки свечей у могил – вот все, на что можно было ориентироваться, но он, похоже, и так знал, куда ему нужно.

Кладбища задуманы как конечная точка, но для многих из нас все надгробия – это вопросительные знаки. Почему? Почему ты? Почему так рано? Где ты сейчас? Кем бы ты стал, если бы все сложилось иначе? Или не все, а хоть что-то? Если бы у тебя были другие родители, другое имя, если бы ты жил в другом месте?

Мало кто вспомнит ее имя. О ней будут говорить: «А, точно, из параллельного класса, она еще исчезла несколько лет назад, да? Я слышал, она сбежала из дому. Ее родители были религиозными фанатиками или что-то вроде того, да? Эта странная церковь, как она называется? Она вроде наркоманка была. Уехала за границу и умерла от передоза. Господи, как же ее ЗВАЛИ? Я не помню!»

Рут. Ее звали Рут. Это написано на камне. Под именем – только годы жизни, больше ничего, ни стихотворной строчки, ни слова о том, какая она была. Но в верхнем углу кто-то старательно и нежно процарапал узор. Надо подойти совсем близко, чтобы увидеть, что это бабочка.

Человек огляделся в темноте. Однажды его имя тоже напишут на камне, и многие скажут: «Кто? Не помню…» И тогда нужно будет, чтобы кто-нибудь напомнил, как его называли между собой, – прозвище, которое дали за то, что он почти всегда молчал: Зазубами.

Зазубами подошел к могиле Рут, опустился на колени и прикоснулся кончиками пальцев к буквам. И, захлебываясь от отчаяния, повторял в ночи, снова и снова, одни и те же слова:

– Прости. Прости прости прости.

74

Шансы

Когда Мая, Беньи, Зазубами и остальные стояли у ледового дворца и играли с песиком Суне так, словно все хорошо и мир прекрасен, Маттео притаился в темноте и наблюдал за ними. Он видел, как Амат и Бубу со всеми попрощались, как Бубу повез маму Амата домой, а Амат побежал. Беньи, Мая, Ана и этот новый игрок, имени которого Маттео не знал, двинулись в сторону автодома. Зазубами пошел к автобусной остановке так, словно собирался ехать домой, в Хед, но потом, уверенный, что его никто не видит, свернул в сторону кладбища. Маттео украдкой пошел за ним. И теперь сидел, спрятавшись между могильными плитами, и слушал, как Зазубами плачет над могилой Рут.

Маттео не знал, ненавидит он его за это больше или меньше. Он всегда думал, что парням, убившим его сестру, было все равно, что они не пожалели ее, что они ее даже за человека не считали. Но это, пожалуй, еще хуже, в конце концов решил Маттео. Хуже, потому что, считай ее Зазубами обычным предметом, который можно использовать и выкинуть, это, по крайней мере, было бы понятно. Но сделать то, что они сделали, по отношению к человеку? Живому человеку? В таком случае ты – просто чистое зло. И заслуживаешь только ада.

Будь у Маттео оружие, он бы сразу, здесь и сейчас, отправил Зазубами в ад. Но ему придется еще несколько дней ждать своего шанса.

75

Бутерброды с вареньем

Банк!

Банк!

Банк!

Когда Суне уходил на пенсию, некоторые в городе думали, что он будет целыми днями сидеть без дела, а теперь он понять не мог, как вообще успевал работать. У него был пес, который грыз мебель, – кричи не кричи, а толку ноль. Еще у него была девочка почти семи лет, которая стояла в саду с клюшкой и кидала шайбы в стену дома. «Отлично спелись, что и говорить, доламывают хибару с двух сторон – один изнутри, другой снаружи», – бормотал, бывало, Суне, стоя в кухне и намазывая бутерброды с паштетом для бандита, окопавшегося в доме, и с вареньем – для бандита на улице. Последний раз, когда он ходил к врачу, его спросили, не стал ли он сильнее уставать. Суне ответил: «А как бы я об этом узнал?» Дальше разговор зайти не успел: девочке поручено было сидеть с собакой в комнате ожидания, но внезапно послышался грохот, Алисия сунула голову в кабинет и спросила, дорого ли стоили растения в горшках. «Внучка?» – улыбнулся врач, и Суне не знал, как объяснить, что она ему даже не родственница. Однажды тридцать пять лет назад то же самое случилось в продуктовом магазине – тогда Суне по пятам преследовал один мальчишка с клюшкой в руке, и кто-то сказал: «Какой у вас симпатичный сын». Суне и тогда не знал, что ответить. Мальчика звали Петер Андерсон, его никто не учил, как забивать шайбу щелчком, и он никогда не ел настоящих бутербродов с вареньем, так что Суне пришлось научить его и тому и другому. Это стало дружбой на всю жизнь. Петер был самым прекрасным вишневым деревом из всех, что Суне доводилось видеть в Бьорнстаде, – такими представлялись ему юные хоккейные дарования: розовыми цветами, которые распускаются несмотря ни на что в замерзшем саду.