После России

Пребывал в страшной бедности. Перед войной отдал в Пражский архив письма своих личных корреспондентов, в частности, Бунина. Голодал, холодал. В его дом попала бомба, комнату продувало, на ремонт не было ни сил, ни денег. К нам в Цариж приехал истощенный после ареста в Белграде немцами. Арестовали его в сорок первом году по доносу одного эмигранта как друга Ленина! Потом отпустили после суда, во всяком случае, по этой линии оправдали. Он доказал, что не был так уж Любим Лениным впоследствии. Не отрицал, что они были соратниками в девяностых годах. Говорят, что письма Ленина к моему деду сохранились в России, как и многое другое из его революционного архива.

Семья Струве в Париже была, с одной стороны, культурная, с другой стороны, гостеприимная. Поэтому Никита Алексеевич общался со многими выдающимися людьми первой русской эмиграции, история которой кончается в пятидесятых годах со смертью Бунина, Ремизова. С Буниным Струве дружил семьями, Ремизов был их соседом, и Никита Алексеевич вспоминает, как еще до войны его отец устраивал Алексею Михайловичу домашние чтения, чтоб поддержать его материально. Потом Никита Алексеевич часто посещал его на квартире и ему, ослепшему, читал вслух древнерусскую рукопись.

Литературную жизнь он застал уже в ее общественном упадке. Помнит постановки Евреинова, декорации Анненкова. Георгий Иванов оставил о себе не совсем приятные воспоминания: он неоднократно видел его в жалком состоянии на эстраде. Тот также бывал у отца, просил денег, производил впечатление опустившегося.

Прошу Никиту Алексеевича поведать, как он брал интервью у Анны Ахматовой в июне 1965 года.

— Это было не интервью; если бы я пожелал взять интервью, она спустила бы меня с лестницы. Это была встреча, которая состоялась благодаря Надежде Яковлевне Мандельштам. Я встречался с Анной Андреевной несколько раз в гостинице «Наполеон». Разговоры заняли восемь часов. Вначале мы проговорили полтора часа, и она снова пригласила меня на встречу. Просидели целый вечер. Я сделал запись чтения ее стихов. Простились. Но она позвонила и снова пригласила зайти к ней перед отъездом. В результате вышло какое-то общение, оставившее в моей жизни неизгладимую память. Были, конечно. Франк, Бунин, Ремизов, но это давнее, они умерли в пятидесятых годах. Есть Александр Солженицын, общение с этим поистине сверхчеловеком продолжается вот уже более тринадцати лет. Анна Ахматова оставила во мне впечатление какого-то чуда гармонии и абсолютной подлинности: ни одной фальшивой ноты. Бунин был другим, любил красное словцо, эпатировать! Говорил он тоже выпукло, его речь, манеры хорошо запомнились. Да и весь он был какой-то скульптурный. Ахматова же при всей своей величавости была сама естественность.