После России

— Я бы сказал, что таких вот обобщающих книг о Достоевском не так много. Довольно трагически сложилась судьба двух книг советского исследователя Чиркова, они изданы давно, и в изуродованном виде, и больше не издавались. Очень интересна бердяевская книга о Достоевском, хотя, пожалуй, в ней больше Бердяева нежели Достоевского. Обогатили достоевсковедение и статьи Отца Сергия Булгакова. Определенному направлению в Изучении великого писателя положил начало Вячеслав Иванов. Но Мочульский — это нечто особое. Скажем, у Алексея Лосева, профессионального философа, были более глубокие познания, чем у Мочульского, и книга Лосева о Соловьеве будет, пожалуй, лучше популярной монографии Мочульского. Но о Достоевском писать после Мочульского нелегко.

А вообще-то исследователи Достоевского в двадцатых годах достигли весьма высокого уровня (Долинин, Скырфтымов и другие), но позже достоевсковедение было разгромлено.

— Простите. Никита Алексеевич, мы немного, хотя и по делу, отвлеклись. Вы начали вспоминать о Константине Мочульском.

— Он был большим другом моего отца, учил меня русскому языку. А вы, кстати, знаете, кого учил греческому Мочульский?

— Осипа Мандельштама.

— Совершенно верно. Так вот, Константин Васильевич — благороднейшая фигура, один из представителей ушедшей цельной русской культуры. Судьба его была нелегкой. У кого, правда, она была легкой? Его жизнь резко изменило религиозное обращение, это случилось в тридцатых годах. Он стал близок к матери Марии. Уже после ее гибели я помню его читающим «часы» или ше-стопсалмие в ее церкви, на рю Лурмель. где он был верным прихожанином. У Осипа Мандельштама есть строки о келье бедного филолога. Это написано об уроках греческого языка, который давал юному поэту молодой специалист по греческому. Очевидно, у Мочульского в Петербурге была скромная комнатушка, и тут, в Париже, он. как и многие одинокие эмигранты, ютился в так называемых мансардах. Попросту на чердаках. Вот и я ходил к нему в такую крохотную, но опрятную комнату. Было это во время войны. Помню, он близко очень переживал все военные события. Но часто на уроках вместо Пушкина мы обсуждали московские вести.

Константин Васильевич был человеком обаятельным, очень большой культуры, ему уроки с юнцом были, конечно. в тягость, но и хлебом насущным. Я от него много получил. Не столько даже от уроков, сколько от его образа, от общения. Позже, в 1946 году, когда уже больным он оканчивал монографию о Блоке, а я бредил стихами из блоковского третьего тома, мы много и подолгу беседовали о поэте.

«Струве Петр Бернгардович (26.1.1870, Пермь — 26.2.1944, Париж) — русский политический деятель, экономист. философ, главный представитель «легального марксизма». Сын пермского губернатора. В 90-е годы редактировал журналы «Новое слово» и «Начало». В 1896 году участвовал в 4-м конгрессе 2-го Интернационала… Был привлечен членами ЦК РСДРП к составлению «Манифеста Российской социал-демократической рабочей партии». Впоследствии Струве отмежевался от «Манифеста», став противником революционного марксизма, в особенности учения о социалистической революции и диктатуре пролетариата… С 1905 года — член ЦК партии кадетов… был депутатом II Государственной думы, редактором журнала «Русская мысль». Враждебно встретил Октябрьскую революцию. В годы гражданской войны — член «Особого совещания» при генерале А. И. Деникине, член правительства генерала П. Н. Врангеля. После разгрома контрреволюции эмигрировал».

Так написано о деде моего собеседника в третьем издании БСЭ. Как видим, фигура далеко не ординарная, более того, выдающаяся фигура в русской истории. За что, по-видимому, и был приговорен в 1918 году к смертной казни. Казни избежал.

— Его было за что приговаривать; если бы он не эмигрировал, ему бы не поздоровилось. Он сбрил бороду, ушел в подполье, включился в «белое движение». Был бесстрашным политиком, убежденный государственник, но всю жизнь был в оппозиции к властям. За исключением, пожалуй, периода между революциями, когда призывал интеллигенцию к сотрудничеству. Помните, конечно, о сборнике «Вехи»? Жизнь в эмиграции была нелегкой. Он жил сначала в Праге, потом в Париже и все 30-е годы в Белграде. Именно в Белграде пропала основная часть его архива, который, уезжая, он передал на хранение друзьям. При подходе Красной Армии друзья испугались и все сожгли. Все или многое из всего, что он наработал за долгие годы непрерывного труда.