После России

Впервые пишу тебе письмо не в лагерь. Вызвано оно твоим интервью Феликсу Медведеву. Я

сожалею, что не прочла его до нашей встречи месяц назад в вечном — белом и зеленом — городе Иерусалиме и упустила возможность ответить на него там. В твоей беседе с Медведевым для меня многое неприемлемо. А упоминание при этом Андрея Дмитриевича и меня не дает возможности отмолчаться.

Удивительно, что одиннадцать лет свободы и жизни на Западе не привили тебе уважение к праву, как необходимой составляющей существования цивилизованного и демократического общества, жизни любого культурного человека в нем. Оправдывая захват самолета, ты ставишь насилие выше закона. Но тогда становится возможным оправдывать любое насилие, начиная с насилия над одним человеком, потому что такова воля насильника, до сталинских магаданов и гитлеровских освенцимов. Вот уж точно — правозащитником ты не был. И, видно, уже не станешь. Поражает, что через 20 лет ты все еще не можешь разглядеть в «самолетном» деле, в своем поведении тогда безответственность, граничащую с нечаев-щиной. Рисковать собственной жизнью — пожалуйста! Но ведь дело было не так. Ты говоришь: «мы выбрали», «мы не рассчитали», «мы решили». Кто эти «мы»? Мери Хнох, которой едва исполнилось восемнадцать? Девочки Дымшица? Изя Залмансон и другие мальчики? И ты не хуже меня знаешь, что не собирался ваш «экипаж» прорубать дорогу в Израиль всем евреям, а надеялся вылететь.

Может, только ты из всех понимал, что это почти безнадежно. Вождям положено понимать больше. А ты был вождь, многоопытный лагерник — так на тебя смотрели остальные. Но не знали, что не дай Бог иметь вождя. Героизма на этом этапе не было. Героизм пришел позже. На следствии. Больше всех у Юры Федорова, который со следствием вообще не общался. На суде. Особенно у Сильвы, защищавшей тебя. И сумевшей с женской эмоциональностью в своем последнем слове придать мажорно-героическую тональность всему процессу. Я до сих пор помню ее голос, когда она говорила: «В следующем году — в Иерусалиме». Героизм всех участников вашего дела начался в лагере. Лагерное ваше — всех вас — бытие смыло тень безнравственности, которую вы чуть было не наложили на все движение евреев за эмиграцию.

И исторической неправде пора положить конец — не процесс «самолетчиков» открыл широкую эмиграцию. Она началась раньше. С письма тридцати девяти. И больше всего для нее сделали евреи-правозащитники. Те, кто не отделял себя от общего правозащитного движения. Диссиденты. Евреи и неевреи. Кто дал тебе право так говорить о диссидентах, почти дословно повторяя то, что годами твердили миру следователи, прокуроры, сотрудники КГБ? Интересно, как без диссидентов в мире узнали бы о вашем аресте, о вашем суде, о ваших лагерных мучениях? О других арестах и других судах, о других заключенных? Ведь сидели не только одиннадцать участников «самолетного» дела. О посылках, которых лишают? О голодовках? О письмах, которые не доходят? О ваших мамах, которые болеют? О детях, которых надо накормить и одеть? Сорока на хвосте разнесла бы? А может, все-таки «Хроника». «Хельсинкские документы», письма в защиту, журнал «Евреи в СССР», еврейские семинары? Просто люди — твои друзья, друзья твоих подельников. друзья друзей — диссиденты. Совсем не каждый из них «с провалами в жизни, психической неустойчивостью. невротик, закомплексованный».

Вот ты меня вроде как по головке погладил: «помогла в одном деле» — привезла хорошие ручки на свидание. Почему так скромно? Я могу вспомнить куда более значительную помощь. Вечером того дня, когда вас арестовали, я вылетела в Ленинград и на аэродроме, где это случилось, у приемщика багажа выяснила, как все произошло. Первым утренним самолетом вернулась и Москву, чтобы через два часа об этом по радио услышал весь мир. Каждый месяц следствия возила в Ленинград передачи, заручившись у твоей мамы доверенностью. Устроила твою маму в дом для престарелых — один из лучших в стране («показательный»). Сумела попасть на суд. Ежедневно отправляла в Москву записи с суда, а твои дружки Тельников и Буковский переправляли их дальше. Добилась свидания с тобой, приговоренным к смерти. Послала телеграмму, когда смертную казнь отменили, и тем на неделю сократила тебе ожидание ее. Нанимала для нескольких из вас адвокатов на деньги, которые собирали твои, мои, ваши, наши друзья. Ездила на свидания в Мордовию.