Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

– Тогда в Думне я мстил, прачка, это священное право, – процедил Ковин.

– Я тоже мстила, – со смешком ответила Элейн. – Чувствуете, насколько справедливее и лучше стал этот мир?

Он сделал еще шаг, вынуждая ее прятаться за животным. То недовольно фыркало и переминалось с ноги на ногу.

– Ты грязное кападонское отродье, – прорычал Ковин, неотвратимо приближаясь, сжимая и разжимая здоровые пальцы. – Я убил сотню таких, как ты, но твоя смерть будет для меня особенно сладкой. И не думай, что умрешь так же быстро, как папочка. О нет, я буду резать тебя кусочек за кусочком, пока ты будешь скулить от боли…

С этими словами он выхватил из ножен на поясе острый клинок и поднял его над головой. Лошадь, будто бы почувствовав опасность, громко заржала и взбрыкнула.

Животное попыталось освободиться, взмахивая головой, грива щекотала лицо Элейн. Испугавшись такого беспокойного поведения, она начала отходить, хватаясь за прутья забора.

В тот миг, когда, казалось, Ковин был готов настигнуть жертву, раздался тихий протяжный вой.

Конь Оддина резко дернулся, каким-то чудом отвязавшись от металлических прутьев, и поскакал прочь. Элейн и Ковин застыли, словно приросли к месту. Оба не отрываясь смотрели на черного пса, вышедшего на залитую лунным светом дорогу. За ним из тьмы выплыла еще одна собака. А за нею – целая свора. Их шумное дыхание превращалось в пар, и вскоре все вокруг затянуло прозрачным белесым туманом. Элейн ощутила мороз, пронизывающий до костей.

Свора приближалась, глядя – Элейн готова была поклясться в этом – с любопытством. Глаза их горели потусторонним огнем.

С глухим звуком клинок Ковина упал на землю. Затем на колени рухнул и он. Элейн испытывала страх, но то, что было написано на побледневшем лице Ковина, было больше, гораздо больше, чем могло вместить ее сердце.

Ни один из них, кажется, даже не думал о том, чтобы попытаться защитить себя, убежать или отпугнуть собак. Те же, черные, как сама бездна, неторопливо приближались к ним. Один зверь подошел к Элейн так близко, что она могла заглянуть в его бездонные дыры-глаза, почувствовать странный запах – земли, дыма, гнили и плесени. Ее душу сковал ужас, она ощутила тяжелое, тянущее чувство вины.

То, как она поступила с Ковином, было жестоко. И Донун погиб из-за нее. Ни разу в жизни она никому не помогла, но требовала от судьбы возмездия, справедливости. А что она сделала, чтобы быть достойной счастья? Тогда, в Думне, она должна была защитить братишку, он был мал и глуп. Нельзя было отпускать его! А она… пряталась там, в высокой траве, наблюдая, как рушится мир. Это была ее вина. В этой жизни она творила лишь зло, причиняла лишь вред…

Едва собака отошла, Элейн почувствовала, что снова может дышать. Вина больше не давила на грудь мертвым грузом. Она все еще осознавала бессмысленность собственного существования, но парализующее чувство невозможности исправить собственные ошибки прошло. Невидимая рука перестала сжимать горло.

Тогда Элейн взглянула на Ковина. Тот продолжал стоять на коленях. Два пса обнюхивали его, а он беззвучно рыдал, не смея шелохнуться. Картина не вызывала желания позлорадствовать. Страх, только страх наполнял пространство вокруг, на самом краю сознания отдавая горьким сожалением.

Ковин жалобно заскулил.

Один из псов встал перед ним и чуть повернул голову, будто рассматривал забавное существо.

– Простите, – зашептал сквозь рыдания известный своим бессердечием мормэр. – Простите меня все. Я умоляю, простите меня…

Наконец свора прошла вперед, к калитке. Те собаки, что окружили Ковина, тоже степенно направились в сторону дома Донуна. Кажущиеся мощными, они на удивление легко проскользнули между прутьями и исчезли во дворе.

Элейн, сама не ведая зачем, поспешила за ними, – но животные будто растворились в ночной тьме. Она обернулась на Ковина: тот сжался на земле, касаясь лбом пыльной дороги. Его тело била дрожь, он плакал, всхлипывая, точно ребенок.

Повинуясь неясному порыву, ощущая легкое беспокойство и думая об Оддине – был ли он в безопасности, – Элейн прошла к двери, ведущей в дом. Где-то вдали раздался вопль и лай, кажется, не менее десятка собак. Ковин неподалеку издал испуганный хрип.

Когда Элейн вошла внутрь, ей будто впервые за последние несколько минут удалось вдохнуть полной грудью. Железное кольцо, сковывавшее сердце и голову с самого появления псов, разомкнулось, освобождая.

В доме горели свечи, и, даже несмотря на мертвеца на полу холла, атмосфера была куда более живая, чем на улице.

Оддин увидел Элейн и поспешил к ней. От его появления по ее телу разлилось тепло, которое мгновенно отогрело после пронизывающего холода.