Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

– Сознайся, – прошептал Ковин.

Донун издал протяжный вопль и захлопнул дверь. Он доковылял до короля, совершенно невозмутимо восседавшего в кресле, вновь упал в ноги и, захлебываясь то ли рыданиями, то ли истерикой, во всем покаялся.

Он рассказал о том, как ненавидел Драммонда Муна, как получил подписанную присягу, но сжег ее, а затем отправил карательный отряд в деревню, где проживал клан. Он намеренно поручил дело Ковину Торэму, так как знал: тот будет безжалостен. Донун признался, что велел убить всех и каждого: мужчин, стариков, женщин, детей. Донун говорил, плакал, затем продолжал свой рассказ и снова плакал.

Король слушал не перебивая. Когда же мужчина у его ног начал всхлипывать, он позвал стражу и велел отвести того в темницу замка. Донун не сопротивлялся. Потом он попытается защитить себя, но не сейчас. Оказавшись в каменном мешке без окон, с одной лишь узкой дверью, запертой на замок, он сжался в комок в самом углу камеры и уснул.

* * *

Элейн закрыла каминную трубу на втором этаже и поспешила вниз. Из-за угла она увидела, как увели Донуна. Постучавшись и получив от короля дозволение войти, она влетела в комнату.

– Я правильно расслышала? Он сознался?

– Именно так, – кивнул Болтайн, глубоко задумавшись о чем-то.

Элейн облегченно выдохнула и упала в кресло. Затем, охнув от осознания, насколько грубым нарушением этикета это было, собралась было вскочить, но король махнул рукой, позволяя ей сидеть.

Лакей объявил визитера, в зал вошел Оддин. Он еще не снял свой «окровавленный» костюм, но уже убрал с лица куски сырого мяса и стер кровь.

– Что ж… Тяжело признавать, что вы говорили правду, – подвел итог король.

Оддин подошел ближе и почтительно поклонился.

– Главное, что злодей будет наказан и больше никому не навредит, – произнес он. – Можно ли описать нашу благодарность вам, мой господин, за то, что согласились на такую авантюру и велели всему Совету подыграть нам.

Элейн кивнула, и вправду не в силах выразить свои чувства. Наверное, следовало сказать что-то, но ее не покидала мысль, что ничего этого не случилось бы, если бы Болтайн Зарати не затеял войну против кападонцев, не вынудил принять их присягу и не допустил действий Донуна и Ковина.

Она ничего не знала о том, каким королем он был: ее жизнь с момента появления Англорума была жизнью обычной прачки. Такое существование лишено многих радостей, как, впрочем, и горестей: когда совершенно нечего терять, ты в какой-то степени защищен от самодурства правителя.

Но Элейн не могла не отметить, что король согласился на ее театральное представление, а ведь мог просто выставить за дверь, когда она только рассказала свою историю.

Пока она размышляла об этом, Болтайн тоже будто бы мысленно был где-то далеко.

– Вы как будто огорчены, Ваше Величество? – спросил Оддин.

Тот перевел взгляд на пару перед ним.

– Печалит история, которую я узнал. Еще больше огорчает, что я держал подле себя человека подобного сорта.

Элейн понимающе кивнула: если король был искренен, то чувствовал себя преданным и одураченным. Впрочем, она слишком мало знала о нем, чтобы делать такие предположения. Не исключено, что он сам искал повода сместить Донуна, а тут подвернулись Элейн с Оддином.

Чуть нахмурившись, Болтайн добавил:

– Донун будет наказан по всей строгости закона. А теперь ступайте и живите с миром.

Оставляя позади Его Величество, Донуна и всю эту историю предательства и мести, Элейн чувствовала себя растерянной. Еще несколько дней назад она думала, удастся ли доказать вину Ковина, – и вот он был мертв. Еще утром она тряслась из-за предстоящего разоблачения Донуна: столько всего могло пойти не так. И этот попал в темницу. Еще несколько часов назад она беспокоилась, что ее сценарий был недостаточно пугающим: наместник Мидленда повидал и не такое: одним призраком и письмом его будет не запугать. А затем явился Оддин, заявивший, что «почувствовал необходимость своего присутствия», и финальный штрих с его появлением в образе Ковина заставил Элейн поверить в успех.

Все закончилось так же внезапно, как началось тогда, в Лимесе, когда Оддин решил умыться в реке, и Элейн заметила и «узнала» его.

Сейчас она снова смотрела на то же самое лицо, но с совсем другими чувствами.

Оказавшись на площади возле королевского замка, Элейн остановилась, подняла глаза к небу и, не веря, что это правда, прошептала:

– Теперь всё.

И почувствовала, как крепкие, теплые руки коснулись ее, нежно обнимая. Оддин уткнулся подбородком в ее макушку и так же тихо произнес:

– Теперь все только начинается.

Элейн приняла его объятия, впервые не пытаясь высвободиться, и почувствовала: это именно то, что нужно. Оддин дарил ощущение, что она твердо стоит на земле, а не падает в бездонную яму. Было страшно думать о возвращении к прежней жизни. Элейн прежней уже не была.

– Ты помнишь, что обещала заехать к матери? – произнес Оддин, отстраняясь.

Эти слова отозвались радостным трепетом в душе. Элейн кивнула и улыбнулась.