Последние бои на Дальнем Востоке

С непривычки корейский кан (лежанка) начинал нагревать спину – заснуть трудно. Я вышел на улицу. Свежий воздух сразу как-то подбодрил. У дороги на Хуньчун были слышны крики и скрип арб и телег. Это увозили в крепость наше оружие. Все небо было в звездах. Стало холодно, но уходить не хотелось. Смотрел туда, где Россия. Но там было темно…

За рекой Тумень, на русской таможне, горели костры. Из нашей фанзы пробрался ко мне наш Бобик, напуганный корейскими собаками. Фокстерьер вилял хвостом, прижимаясь к моим сапогам. Он тоже, казалось, смотрел туда, откуда мы пришли… Смотрел и тихонько подвывал…

На русской стороне разгорались костры. Неожиданно оттуда раздались ружейные выстрелы, правда очень глухие. «Кого-то поймали, – пронеслось в голове… – Или же ликвидируют?..»

Бобик неожиданно громко завыл. В ответ ему завыли и корейские собаки. Из фанзы вышел старик кореец и закричал на собак. Пришлось взять Бобика на руки. Фокстерьер дрожал как в лихорадке и тянулся облизать мой подбородок.

Я взглянул еще раз туда, к российской границе. Там продолжали гореть костры. В вышине сияли звезды ровным, небесным светом. Мне стало как-то спокойней на душе, ведь не мы первые и не мы последние покидаем нашу Родину!.. Успокоившись на руках, Бобик встрепенулся, когда неожиданно скатилась моя слеза на его нос…

Я быстро вернулся в фанзу. В полумраке там все уже спали. Лишь у котла сидел дневальный – молодой доброволец «уфимский стрелка» – башкир Валлиулин. Он деловито взял из моих рук собаку и стал ее кормить.

– Ешь, Бобик, ашай, ашай мало, – совал он собаке кусок хлеба, – не будешь есть, – умрешь, заскучаешь – тоже плохо!

– Самое главное, – продолжал философствовать Валлиулин, – не тосковать. А кисмет наш таков – отступать. Уфу отдавали, из Омска ушли, Читу сдавали, а сейчас из Приморья ушли. Одно боюсь, как бы Япония не осталась от нас справа, если пойдем и дальше отступать…

Я постарался объяснить молодому башкиру, где Япония, где мы и куда мы идем. Неожиданно он тихо засмеялся:

– Знаешь, ведь ученые говорят, что наша земля шар. Так вот неизвестно, кто за кем гоняется по шару: мы или красные. Но Валлиулин знает одно: где мы, там и Россия с нами…

Я залез на кан в свой угол, завернулся в шинель, продолжая машинально повторять слова Валлиулина: «Где мы, там и Россия»… Так закончился этот памятный день 2 ноября 1922 года.

Прошло еще несколько дней. Красные не рискнули перейти китайскую границу и ликвидировать нас. Все было спокойно. Чтобы не скучать и не болтаться зря, днем шли строевые занятия с палками, вместо винтовок, а по ночам усиленные караулы и дозоры. С ближайших сопок были видны красные конники и даже пехотинцы на русской стороне границы. Над зданием таможни развевался огромный красный флаг.

С друзьями ходил в город Хуньчун. Китайский город был заполнен русскими, на базаре, в лавках и на улицах толпились солдаты, беженцы. В огромном пустом сарае помещалась наша православная церковь. В ней шли службы каждый день. Какой-то предприимчивый китаец из России на харчевке повесил по-русски вывеску: «Ристоран Вирсаль, дают пельмени и пилоски». Здесь торговля шла бойко. В единственной китайской городской бане – большая очередь. После походов и грязи всем хотелось помыться, а плата за баню была смехотворно дешевая.

Я пошел навестить своего друга – капитана Шуру Каратаева, прикомандированного к штабу генерала М.К. Дитерикса (воеводы земской рати), а заодно хотелось узнать и новости. У нас не было никаких газет. Штаб генерала Дитерикса помещался в китайских казармах. Рядом с китайским часовым у входа в казармы стоял и наш солдат из штабной команды. Он и провел меня в штаб.

Капитан Каратаев находился вместе с генералом в чистой и уютной фанзе. На кане, на маленьком столике лежали бумаги и стояла русская пишущая машинка. В углу, на кане, у постели генерала стояли две большие иконы. Генерал узнал меня и пригласил на чай. Перед чаем Михаил Константинович Дитерикс вдруг обратился ко мне и Каратаеву:

– Господа, давайте вместе помолимся. – И генерал, встав на колени, громко и отчетливо прочитал молитву.

– Все мы великие грешники, – говорил за чаем генерал. – Да, да, грешники. Вот и наступила расплата за все наши грехи. И теперь все наше спасение только в молитве.

Генерал выглядел измученным и состарившимся. Каратаев говорил мне, что Дитерикс по ночам долго молится. Конечно, узнать за чаем о нашей дальнейшей судьбе ничего не удалось. Генерал сам ждал известий из Мукдена от полковника Ловцевича и Михайлова, которые как будто бы вели переговоры с самим маршалом Чжан Цзолином.

Невесела была дорога из города в Там-Путэ. Я старался припоминать все свои страшные грехи, за которые, по словам генерала, мы наказаны. Но мало что вспомнилось – я ведь с 14 лет служил на Волге у Каппеля в Народной армии, затем у адмирала Колчака, походы и бои, и снова бои…

– Это тебе авансом в счет будущего, – как-то шутил Каратаев.

В деревушке Там-Путэ на меня набросились с расспросами, но я им ответил коротко: «Скоро пойдем дальше». Говорить о том, что я встретил в штабе генерала, не хотелось.