Последние каникулы

— Странно как–то, — сказала Галя. — Все странно. «Мы странно встретились и странно разойдемся…» — запела она. — Все это странно. И книжку вдвоем про себя читать странно. И погода эта странная. И сама я странная, интересная студентка. — Она помолчала. — Одна Олька даром времени не теряет, вот что странно еще. Доктор, я странная?

— Загадочная! — ответил Вадик, не удерживая улыбки.

— Вот спасибо! — будто бы обрадовалась Галя. — Оль, ты ревнуешь? Это будет не странно. Мы ж с доктором рядом, через стеночку спим. — Она стукнула по колыхнувшейся стенке. — Может быть, у нас с ним сны одинаковые.

— Балаболки! — внимательно все выслушав, определила Оля. — Пойдем, поешь! Вон Моня уже стучит.

— Когда заниматься–то начнешь?

— А это, доктор, не ваша забота, — отрезала Оля. А потом улыбнулась ему.

Кажется, никогда по–другому и не было — он сел, не выбирая, на первое же свободное место (и Моня чистыми руками подал ему миску с борщом), надкусил толстый ломоть хлеба и как уткнулся носом в миску, так и не поднимал головы, пока ложка не заскрежетала о донышко.

Во второй половине дня, как обычно, пришли степенные, молчаливые каменщики из совхоза, и все уработались до стонов.

А после ужина комиссар задержал отряд в столовой.

— Надо решить, что делать. Ведь ЧП у нас! — произнес он устало. — Чтобы не тянуть, предлагаю: отчислить Вовика, а Кочеткову объявить выговор.

— За что отчислять? — вскочил Автандил. — За то, что в Кочеткова раствор бросил?

— Как — раствор? — оторопел комиссар. — Не толкнул? Валя, ты мне что сказал? — привставая на цыпочки, спросил он. — Кочетков?

— Нет его, — отозвался Игорек. — Лежит он. Спина у него болит.

Вадик быстро пошел в избу. Только что, вернувшись в лагерь, он заглянул к дремавшему Кочеткову, осмотрел его, не реагируя на подначки, и решил про себя, что все обошлось…

Кочетков лежал, покуривая. Белая чистая майка красиво обтягивала его смуглый сильный торс, на выбритом лице были покой и свобода.

— Где болит? Покажи спину, — сбросил с него одеяло Вадик.

— Перестало. — Кочетков натянул одеяло на себя. — Все прошло. Но — болело! Вся спина болела.

— Что же ты, когда падал, не сгруппировался? — Вадик презрительно усмехнулся. — Десантник!

— Почему не сгруппировался? — лениво и высокомерно ответил Кочетков. — Мы себя сбережем. Но спина болит. — Он ухмыльнулся.

— Я, конечно, не невропатолог, — сказал Вадик. — И чтобы ошибки не было, отвезу тебя завтра в район, к специалисту.

Он подошел к двери, и Кочетков, словно выброшенный из постели пружиной, достал его в прыжке на пороге, притиснул к косяку.

— Слушай! — прошипел он. — Не волнуйся. Поболит–поболит и пройдет. Обещаю. Ну, Вадик!

— Дурочку валяешь. — Вадик освободился от его рук. — Так прыгнуть с больной спиной нельзя, Кочетков. Попался ты! — засмеялся он.

— Ты такой прием знаешь? — Схватив Вадика за поясной ремень, Кочетков резко присел, готовый кинуть его на пол. И Вадик неловко, левой рукой, ударил его в основание шеи, по нервному сплетению. Кочеткова отбросило.

— Откуда знаешь? — без обиды в голосе, искренне заинтересованный, спросил он.

— Добрые люди научили. Чтобы от подонков отбиваться, — с порога ответил Вадик. — … Дурочку валяет, не хочет сюда идти. Ручаюсь, здоров! — входя в тихую столовую, объявил он. — Его надо отчислить, ребята, а не Вовика.

— Сначала выговор объявляют, — неторопливо, раздумчиво напомнил порядок Игорек. — Можно, конечно, задним числом… Уже делали это. Но не советую. Что это все задним да задним числом! И чего суетиться! Осталось две недели! До того ли? Тактически неверно.

— Тактика — стратегия… — произнес комиссар, — А уважение у нас к себе есть? Ну, давайте помолчим… Обучил он нас этому. — И замолчал.

А отряд без команды разошелся.

Укутались в кожанку, дошли до своего места под обрывом, влезли в нишу; как уютно было на Олином плече! Он все время задремывал, но беспокоила его ее одышка, он спрашивал:

— Приступ? Дать капель?

— Нет, нет, — шептала она, теснее прижимаясь к нему. — Поспи! Мне домой захотелось. И яблок наших. Знаешь, какие у нас яблоки?! Крепкие, зеленые, с желтинкой, а вкусные!.. Я тут не утерпела, сорвала у дяди Саши… Не то. Ах, яблоки!..

До них доносились голоса бушующих в доме егеря гостей, потом над обрывом продавщица Вера хохотала и взвизгивала, отбиваясь, а мужик сопел, и только после того, как Вадик догадался шумно сбросить несколько кусков глины в воду, они ушли.

— Эта Верка… — пробормотал Вадик.

— Одной–то как плохо быть! Страшно, — сказала Оля.

— …Грубые у меня руки стали, да? — спросил он, наклоняясь над ней. Оля затрясла головой. Одышки у нее уже не было.

Когда они поднялись на обрыв, Вадик увидел у дверей медпункта движение чьей–то тени. Оля шагнула вперед, напряглась — почувствовал Вадик.

— Заждалась! — подходя к нему, недовольно сказала старуха Глазова. — Гуляешь? Ну, пошли. Квартирантка моя заболела, За тобой послала. Я бы ничего, да она послала…