Последние каникулы

По узенькой лестнице Вадик поднялся к лазу на будущий чердак, осторожно приложил руку к плотному упругому бетону, нажал посильней, чтобы след был глубокий, не смазался. И увидел среди отпечатков рук след сапога.

— Это Кочетков, — глухо сказал Юра и вздохнул. — Жаль, все равно не успеем дом под ключ закончить.

— Каждый, значит, свой след оставил, кто что… — как будто спросил Сережа–комиссар и вдруг побежал вниз, и загремела бетономешалка.

— Зачем замес, комиссар? — удивился Автандил. — Все залили, хорошо залили!

— Берегись! — заорал комиссар Вовику. — Наверх давай. Посторонись! — скомандовал он Вадику и Юре и, покраснев от натуги, поднял и вывернул носилки с бетоном на гладкую разровненную поверхность. — Иди сюда, иди, Владимир Иванович! — Он за рукав подтащил к себе чего–то испугавшегося Вовика. — Разровняй бетон! Хорошо разровняй! Так, хорошо! На, замуруй ее. — Комиссар протянул Вовику его финку, — А теперь и руку приложи. А сверху я приложу. Так! И помни: чтобы взять ее обратно, ты наш дом сломать должен. — Комиссар говорил это в наступившей тишине, потому что все, оказывается, стояли рядом и слушали. И смотрели на Вовика.

Директор приехал через день, в обед. Вадик, прислонившись к холодной стенке будущего первого подъезда, то посасывая ноющий от ушиба палец, то затягиваясь сигаретой, отдыхал. Увидев директора, он свистнул, как его научил Вовик, уже освоенным сигналом оповещая отряд, и из ближайшей квартиры вышла Галя.

— Директор, — не отводя взгляда от него, шагающего под проливным серым дождем, предупредил всех Вадик.

Директор, не выдерживая напора дождя, последние метры пробежал, а под навесом, прежде чем войти в подъезд, отряхнул плащ. Пожимая Вадику руку, повернул его ладонь вверх, покачивая головой, потрогал уже твердые мозоли.

— Созывайте всех, доктор!

— Ходи все сюда! — закричал Вадик.

— Хреновое дело, ребята, — вытирая мокрое лицо, сказал директор, когда все собрались. В полумраке неотделанной комнаты его рубашка ярко белела. — Прогноз — хуже некуда. Я решил — заканчивайте сегодня же. — Останавливая поднятой рукой собравшегося возражать комиссара, добавил: — И не спорь, комиссар. Тот самый случай, когда надо жертвовать делом, но спасать людей. Посмотри на ребят!.. Сам как обструганный!.. Сколько уже заболело? — Вадик смолчал. В лагере, в медпункте, он изолировал трех простуженных, у Автандила опять был тяжелый бронхит. — Бухгалтерию я предупредил. Сегодня вечером подпишем последние наряды, и завтра расплачусь с вами. Доктор, машину сдайте сегодня. Все, ребята! — Он оглядел отряд. — Знаю, сделали все, что смогли. Поэтому приехал.

— А может?.. — сказал Юра.

— Шабаш, — махнул рукой комиссар. — Только домажем последнюю квартиру! Двое чистят инструменты и с доктором едут в гараж. В лагерь пойдем пешком. Вечером — банкет. Ну?.. Ребята?..

Все молчали, слышно было, как хлопают на ветру полосы рубероида.

— Что ж ты не скажешь: «Банкет — это хорошо»? — спросил директор Вовика.

— А что хорошего — девчонка остается здесь, а я уеду! — сердито ответил Вовик. Его припорошенное алебастром лицо было озабоченным и вдруг оживилось: — Кореши, где наш экс–командир? Уговор помнишь? — растолкав ребят, кинулся он к стоящему у стены Кочеткову. — Банка с тебя, доработал я испытательный срок! — Вовик засмеялся и до того заразительно, что и ребята стали посмеиваться. А Вадик заметил в его глазах слезы.

Втроем набросали в кузов инструменты, свалили кабель от бетономешалки; втиснулись в кабину, вытирая руками холодную воду с лиц. Знобило, поэтому Вадик сразу поехал — от мотора тянуло теплом, — и забыл оглянуться на дом.

Когда они, насквозь вымокшие, пешком вернулись в лагерь, из печи валил дым, в столовой была полная иллюминация, и наскочившая на него Оля, торопливо оглянувшись, чмокнула его в щеки, держа руки, перепачканные в тесте, на отлете.

— Пирог попробуем сладить, с яблоками, — сказала она счастливо. — Замерз? Переодевайся скорей, а все мокрое принеси на кухню, понял? Чего ты грустный такой, а, Вадя? Заболел? Устал?..

…Сухая штукатурка мигом обвалилась, стоило только раза четыре пнуть ногой в жидкую обрешетку — рухнули стены клетушки–медпункта. Переодетый в сухое, согретый обедом, Вадик отпаривал руки в тазу с горячей водой, наблюдая, как суетятся ребята посреди линейки вокруг разгоревшегося до неба жаркого костра, в который сыпали все ненужное, лишнее: июльское сено из подушек, прочитанные письма, бумагу, рваные майки и грязные штаны, сломанные расчески, сточенные зубные щетки…

Подпрыгивающее веселье, пробивающееся из ребят блеском глаз, робко–веселыми улыбками, бестолковым мотанием по избе, вдруг оказавшейся большой и уютной, запах одеколона, идущий от собственных гладко выбритых щек, — это веселье шатало Вадика из стороны в сторону, растягивало его рот в глуповатую улыбку. Зазвенела гитара Игорька, послышался голос Гали: «Мы встретились с тобой, душа была полна…»