Последние каникулы

Всяк нес на кухню свое — из заначек: великое богатство общей трапезы объединяло их на эту ночь. Приодетый Вовик приволок две авоськи, набитые бутылками, и, усевшись за стол, на бумажке подсчитывал расходы.

Со дна своего чудо–ящика, почти пустого, Вадик извлек двухлитровую едва початую бутыль со спиртом, отнес ее на кухню, но не поборол себя: оставил на донышке сколько–то граммов на всякий случай.

— Мало ли что случится… — объяснил он укоризненно покачивающей головой Оле. Она была уже переодета, чуть подкрасила губы, и розовая ленточка, стягивающая ее волосы, что–то ему напоминала. Он потрогал ленточку и вспомнил: первый медосмотр, свое профессиональное чванство — глупое время, давно прошло. Он опять прикоснулся к ленточке, закрыл глаза.

— Тесто осталось, — пожаловалась Оля, — Были б яйца — я бы еще пирог с яйцами испекла! Любишь пироги, Вадя?

Вадик улыбнулся ей, надел резиновые сапоги, облачился в дождевик и пошел по деревне. Он стучался во все дома подряд, обойдя только дом Глазовой, прощался и везде просил продать ему яйца. В кармане у него было только три рубля, а вернулся он с полной корзинкой.

— Шестьдесят пять! — сосчитав, ахнула Оля. — И пирог и завтрак! Вадька!..

— За ним не пропадешь, — рассудительно произнесла Таня. Она мыла рыбу в ведре, успевая следить за противнем с картошкой. А Моня в чистом колпаке и цветастом Олином фартуке озабоченно считал вилки.

…Были сказаны речи, были подняты тосты; от плиты, от жарких ламп, от лиц шел безумный жар, под окнами все еще горел костер; стоял гвалт, и Вадик, счастливо плавая в запахах, шумах, опьянел. Оля была рядом — кричала, пела и толкала его; он тыкался иногда лицом в ее плечо, протирая слезящиеся глаза, блаженно улыбался во все стороны и вдруг наткнулся на спокойный неприязненный взгляд.

Он уже почти всмотрелся в это отчужденное лицо, но Олина ручка быстренько повернула его голову в нужном направлении — к себе.

— Брось, Ольк! — как сквозь вату, услышал Вадик. — Упился он, не действенный и балабонить не может. Давай с тобой выпьем.

У самого лица Вадика протянулась рука с кружкой. Из–под обшлага отглаженной формы вылезали знакомые запонки в форме парашюта.

— Слышь, док! — Вадика толкнули в плечо. — Давай еще по одной? Выпьем за то, чтобы мне больше никогда не видеть твоей рожи. Выпьем?

Вадик отвернулся.

— А ты молодец, док, — надсаживался, перекрывая гомон, тенорок, — хорошо нами попользовался. Ценю в интеллигенте подход!

— Я тебе набью морду! — вставая, заорал Вадик и расправил плечи. — Хоть одно удовольствие я могу получить, в самом деле? — Он поймал в фокус лицо Кочеткова и мотнул головой на дверь. Но рядом возник Юра и поднялся Автандил. — Таких, как ты, бить надо!

— Проветри доктора. — Вадик услышал голос Сережи–комиссара, и Олина рука, цепко схватив за локоть, выдернула его из–за стола, и, ведомый ею, Вадик покорно зашагал к «морю».

— Какой гад! Зря я ему не врезал!.. Куда мы? Как ты видишь в этой тьме? — бормотал он по дороге. — Ни черта не видно! Ох, как я расклеился, Оленька!.. Ох!..

Она лила воду, почему–то пахнущую мокрым деревом, ему за шиворот, на горячий лоб.

— Я в порядке, — много раз лепетал он, но его не жалели, и постепенно стали различимы холод, редкие капли дождя, шум из столовой. — Все, — сказал он наконец, легко поворачивая голову. Олина рука поправила ему волосы, вытерла лицо. Он думал — они возвратятся в избу, к отряду, но она послала его за кожанкой.

— …Мы ведь никогда сюда не вернемся, понимаешь? — шептала она в нише, обнимая его за шею. — Уедем завтра, а здесь все останется и будет жить без нас, будто нас и не было никогда. Останется и эта вода, и дуб, и дом проживет больше, чем мы. Да, дом от нас здесь останется. Пойдем, я посмотрю на него.

По мокрой низкой траве, по скользкой земле, кружа между деревьями, роняющими тяжелые звучные капли, они неторопливо прошли, казалось, едва полпути, как вдруг очутились в поле, и дом, такой большой, крепкий, надвинулся на них. «Это мы его сделали», — прошептала Оля. Привыкнув к темноте, они разглядели оконные переплеты, прислоненную изнутри к окну доску.

— Жаль, что не достроили, — сказал Вадик. — Обидно, а?

Потом им обоим послышалось, что в доме кто–то разговаривает. Они на цыпочках подкрались к закрытой двери первого подъезда, прислушались. В доме кто–то ходил, громко и ритмично говорил, будто читал стихи. Замка на двери не было. Вадик сильно потянул ее на себя, что–то затрещало, и двери поддались.

— Эй!.. — крикнул Вадик, отстраняя Олю. — Кто тут? Дай фонарик, — попросил он Олю. Осторожно, не заходя в подъезд, он посветил на стены. И вдруг с площадки второго этажа раздался голос Вовика:

— Ну, ты меня напугал, доктор. — За Вовиком вышла высокая девушка из техникума. — Да заходите! — пригласил Вовик. — Мы тут себе квартирку приглядели. Мебели нет, а так — ничего.

В квартире на втором этаже посреди пола на расстеленной газете стояла початая бутылка вина, лежали бутерброды, горела свечка.

— Укрыться–то негде, — смиренно произнес Вовик. — Вот заняли…