Последний бой

Но хуже всего было то, что, заполучив невестку, старуха разом бросила все прежние дела, нашла себе новое занятие. Она не ходила больше по аулу, чтобы раздобыть еще одну тыкву или незаметно сорвать подсолнух. Теперь Гульбике сидела в юрте и неотступно следила за невесткой: что делает, как варит, сколько кладет, когда ест. Заметив, что невестка смолола на ручной мельнице все зерно, которое было в доме, Гульбике ненадолго уходила к соседям и возвращалась с новой порцией. Джумагуль превращалась в безмолвного ишака, впряженного в большую мельницу. И главное — этому не видно было конца...

Человек всемогущ. Он способен сворачивать горы и, если нужно, лоханью вычерпать море. Силы и терпение его беспредельны. Но — осторожно! — не дайте понять человеку, что горы не имеют границ, а море бездонно и работе его не будет конца. Иначе силы покинут его, и не сможет он сдвинуть не только что горы — жалкий валун и, беспомощный, замрет перед лужей.

Но никуда не денешься — нужно молоть, нужно отжимать хлопковые зерна, нужно вертеть веретено. И Джумагуль прядет. От бесконечных однообразных движений ломит руки, едкий пот стекает в глаза, застилая их зыбкими разноцветными кругами. Несмотря на жару, временами по телу прокатывается знобкая леденящая волна. — «Может, заболела?» — спрашивает Джумагуль и от этой мысли испытывает какое-то горькое облегчение, будто воедино смешались жалость к себе с ожесточением против себя самой... Нужно вертеть веретено!.. А если заболеет, разве кто сжалится над ней, приласкает? Мама... Как она там одна? Хоть какую бы весточку подала... Проклятая свекруха. Уставилась — глаз не спускает. Вертеть веретено... А Турумбет? Где он ходит целыми днями, чем занимается? Конечно, жена не может об этом спросить, не имеет права, но рассказал бы сам... Молчит. И ее ни о чем не спросит — будто чужая. Отчего так кружится голова? И руки дрожат. Неужели заболела?.. Хорошо, что Турумбет сегодня дома. Узнать бы, почему. Может, хотел с женой побыть?.. А жаль, нельзя ей встретиться с Бибигуль, — не пускает. И Бибигуль, наверное, тоже. Поговорить бы с ней — на душе полегчало б, а то... Вертеть, вертеть веретено!..

Гостей никто не ждал — жара. Кому же в голову взбредет в такую пору? Взбрело.

Айтен-мулла и Мамбет-мулла стояли на пороге. «Каким это ветром занесло их сюда? — мелькнуло в голове Джумагуль. — Недобрым, недобрым. А может, этот похотливый старик решил теперь меня околдовать?.. Боже, что же мне делать?»

Айтен-мулла был все такой же и, несмотря на жару, одет был по-прежнему: шапка с мохнатой шерстью, длиннополый халат, ичиги в галошах. С отвращением и ненавистью смотрела Джумагуль на желтое лицо с кустиками жалкой растительности, с угристым носом, похожим на клюв хищной птицы, с глазами-буравчиками, прикрытыми взлохмаченными порыжевшими бровями.

— Заходите. Пожалуйста. Прошу вас, — вскочил Турумбет.

Муллы, как-то оба разом, нагнулись, сняли галоши, опустились на колени, провели ладонями по лицу. Затем Мамбет-мулла представил гостя:

— Айтен-мулла. Мы с ним в Хиве учились вместе. Привел вот, пусть, думаю, молитвами своими благословит молодоженов.

— Два муллы в одном доме — это к удаче! — обрадовалась Гульбике, прикидывая в уме, какую бы извлечь из этого корысть. Но так как ничего вещественного придумать не смогла, решила использовать их на духовные надобности: — Кстати, и брачную церемонию совершите.

— После свадьбы?

— Ну и что? Обряд и после свадьбы не грех.

— Что до свадьбы грех, после свадьбы — долг, — усмехнулся Айтен-мулла и взглянул на своего бывшего однокашника. Они о чем-то шептались, полистали затрепанную книгу и пришли к единодушному выводу, что брачный обряд — грех только после развода и что, стало быть, просьба Гульбике не противоречит воле аллаха.

Джумагуль заварила чай, поставила перед гостями. Голова раскалывалась от боли, перед глазами мельтешили черные пятна, подгибались ноги. А тут еще этот мулла! Ну чего он все время пялится на нее? Будто съесть хочет. Спросить бы у него, как там мать. Нельзя. Нужно ждать, когда сам скажет. А если не скажет? Выходит, снова Джумагуль ничего не узнает?

Подмигнув невестке, старуха вызвала ее на улицу: нужно угощение готовить для дорогих гостей. И слава богу, подумала Джумагуль, хоть не придется выслушивать их тошные речи!

Когда бульон был готов, она разлила его в чашки и поднесла гостям. Соблюдая вежливость, муллы начали угощать друг друга, уговаривать, прижимать руки к сердцу. Затем, наскоро сотворив предобеденную молитву, набросились на еду.

Старуха и Джумагуль ели из одной чашки. Собственно, ела Гульбике, потому что у невестки после первого же глотка к горлу подступила тошнота.

Но худшее было впереди. Как страшной казни, ждала Джумагуль того момента, когда, вдосталь начавкавшись, муллы протянут ей чашки с объедками. Из уважения к старшим она должна будет начисто выгрести и съесть эти остатки — таков обычай. И никому нет дела до того, что ей страшно, — да-да, страшно, потому что — она давно это знает! — остатками пищи можно околдовать человека. Тем более, когда это объедки муллы.