Последний бой

Джумагуль лежала на полу без движений, дышала тяжело, хрипло. Турумбет взглянул на ее обескровленное лицо, на детски припухлые, вздрагивающие губы, и жалость шевельнулась у него в груди. Не желая выказывать слабости — слабости, недостойной мужчины, — он поднялся и вышел на улицу.

Что-то бормоча себе под нос, Гульбике подобрала косы, валявшиеся на полу, бросила в огонь. Джумагуль не видела, как, зашипев, они сгорели.

Над аулом висело зыбкое марево, и хотя солнце уже клонилось к закату, улицы по-прежнему были пустынными.

Турумбет подошел к краю оврага, рассекшего землю позади его юрты, уперся руками в бока, стоял, не зная куда бы податься. Конечно, он правильно сделал, что не клюнул на жалость. Им только покажи свое слабое место, проденут тебе в нос железное кольцо и будут водить, как укрощенного зверя. Думала, брошусь ее подымать, извиняться... Как бы не так! Турумбет — мужчина и достоинством своим не поступится!.. Куда бы это все же приткнуться? Может, к баю? Нет, нельзя каждый день. Неудобно. А потом — жена молодая. Мало чего подумать может — ревнив Дуйсенбай. Только зря ревновать к Турумбету — да будь она даже райской гурией, разве станет он рисковать покровительством бая?! Смешно!

Внизу, под обрывом, лежали джугаровые поля, искрошенные на мелкие делянки. Границы каждого обозначены порослью гребенщика. За полями, на противоположной стороне оврага, млеют от жары могучие карагачи, укрывшие под густыми кронами саклю аксакала. На юг, до самой кромки турангилевого леса, тянутся хлопковые плантации. Кусты уже вытянулись, подставили солнцу широкие ладони листьев. Меж рядков в широкополых шляпах, в белых рубахах и белых же подоткнутых до колен штанах ходили поливальщики. Не кетмени б на плечах, ну в точности цапли, подумал Турумбет. Махнуть, что ли, потолковать малость? Да нет, не станут — не оторвешь их от дела, как муллу от молитвы. Глупый народ!

Турумбет повернулся, скучными глазами глянул на аул. Все здесь знакомо, все исхожено. Вон юрта Абди, вон шорника, а рядом Айтбая — чего это, интересно, бай на него взъелся? На собственную юрту и глядеть не хотелось — скособочилась, будто поклажа, навьюченная на верблюда неумелой рукой. Стоит на солнцепеке, как прыщ на лысине, — ни деревьев, ни посевов вокруг. У других, поглядишь, огороды, зелень разная... Под навесом отчаянно отбивается от назойливых слепней конь — все, что осталось от отцовского наследства... А, ладно, как-нибудь перебьемся. Вот Дуйсенбай две делянки обещал. Зерно опять же... Обещать-то обещал, а когда оно будет? Жадный, однако, этот бай! Ну чего ему стоило юрту оставить? Так нет: как свадьбу сыграли, сразу свернули и обратно. Славная была юрта! После нее в свою и заходить неохота... А может, домой пойти? Все равно некуда податься.

Он представил себе жену, распластанную на полу, ее большие черные глаза, в которых испуг и немой укор, брошенные в угол косы... Неужели она и на самом деле плешивая? В первые дни Турумбет не замечал этого. Выходит, скрывала, обманывала. А может, заболела чем-нибудь таким?.. Что это за женщина, которая от одного удара летит как перышко. Или в Турумбете сила уж такая богатырская?.. Это предположение польстило его мужскому самолюбию, и тотчас же пришла заманчивая мысль: а что, пожалуй, можно вызваться в борцы... Праздничная площадь, гул толпы, поверженный соперник, и он, Турумбет, с высоко поднятой рукой, поклоном отвечающий на приветственные возгласы зрителей!.. Но в тот же миг в памяти Турумбета возникла мощная фигура палвана, победителя на последних соревнованиях, и розовые мечты, владевшие его воображением, начали быстро таять. Говорят, у кого есть призвание быть палваном, тот, наблюдая за единоборством, обязательно трясется всем телом. За собой Турумбет такого не замечал... А все же как свалилась она от одного пинка! Будто подкошенная... Нежная очень. Интересно, как она там сейчас — лежит или встала? Или вовсе не нежная, а хитрая, притворяется только, чтоб разжалобить мужа? Ну, этому не бывать! Не выйдет!

Турумбет еще раз взглянул на свою юрту, махнул рукой и поплелся к центру аула, где вокруг хауза под шатром карагачей обычно собирались мужчины для обсуждения многообразных проблем, как правило, не выходивших за пределы аульной жизни. На этот раз около хауза никого не было, кроме босоногих детей, увлеченно игравших в бабки. Турумбет ощупал матерчатый пояс, нашел монету, неторопливо подошел к ребятам:

— Ну, кто у вас тут выигрывает?

Азартные игроки не обратили внимания на Турумбета, не заметили просто. Тогда он раздвинул кольцо ребячьих тел, протиснулся внутрь и, стоя, как осел среди овец, сказал снова:

— Ну, кто продаст кости?

Курносый мальчишка в неописуемо грязной рубахе поднял голову, посмотрел на Турумбета.

— Йе! — удивленно воскликнул другой, только сейчас обнаружив присутствие взрослого. Игра приостановилась. Вытянув длинные тонкие шеи, исполосованные потеками пота, мальчишки настороженно разглядывали Турумбета, еще не понимая его намерений.

— Сыграем, — предложил молодожен, подбросив на ладони монету.

Глаза у ребят загорелись.