Последний дом на Никчемной улице

– А я рада, что ты меня не видишь, – говорит она, – над нашим телом слишком поиздевались. При этом я тебя чувствую. От тебя исходит тепло, и это просто восхитительно – рядом со мной словно кто-то сидит.

Я стараюсь не думать о своем тельце, точнее о теле Лорен, в котором, по ее словам, мы вместе с ней живем. Будто я поверила ей только наполовину. Я чувствую шерстку, усы, хвост. Ну как это все может быть ненастоящим?

– Знаешь, а ведь в действительности с нами есть еще один кот, так что нас не двое, а трое, – говорю я. – Его зовут Мрак.

– Мне думается, нас больше трех, – отвечает на это она. – Иногда, уйдя на самую глубину, я их слышу, хотя и стараюсь отгораживаться. Не люблю, когда плачут малыши.

– На глубину?

– Да, есть и другие уровни, я должна тебе все это показать.

Меня зловещим перышком щекочет страх. Я встревоженно урчу, стараясь избавиться от этого чувства.

– Оливия, как ты думаешь, может, нам с тобой лучше было вообще не появляться на свет?

В ее голосе пробиваются слезы.

– Никоим образом, – отвечаю я, – как по мне, так нам просто повезло родиться. И еще больше повезло выжить. Беда лишь в том, что сейчас мне уже не понять, что означает родиться или жить. Что я собой представляю? У меня такое чувство, будто все, что мне когда-либо довелось узнать, в одночасье оказалось ложью. Однажды я подумала, что узрела Господа. Он со мной заговорил. Это было на самом деле?

– Никаких богов нет, разве что тедовы, – отвечает она, – те, которых он сотворил в лесу.

Мой хвостик щекочет холодное перышко и движется дальше по позвоночнику.

– Мы не допустим этого, – говорю я, – и выберемся отсюда.

– Ты только и делаешь, что говоришь об этом! – рявкает она и на миг превращается в бывшую Лорен, пронзительно визжащую и злую.

Однако уже в следующее мгновение вновь смягчается.

– А что ты будешь делать, когда мы окажемся на воле? Я буду носить юбочку и закалывать волосы розовыми заколками. А то он никогда мне этого не позволяет.

– А мне хочется поесть настоящей рыбы. (Про себя я строю планы отыскать мою возлюбленную кошечку.) А как насчет твоей семьи? – спрашиваю я Лорен. – Может, их можно найти?

Она несколько мгновений молчит, потом отвечает:

– Не хочу, чтобы они меня такой видели. Пусть лучше и дальше думают, что я умерла.

– Но где ты тогда будешь жить?

– Думаю, что здесь.

Судя по голосу, ей это совершенно не важно.

– Мне не составит особого труда обойтись без Теда. Хочу остаться одной, чтобы меня все оставили в покое.

– Каждому, Лорен, нужно, чтобы кто-то был рядом, – неодобрительно говорю я, – это даже мне известно. Чтобы кто-нибудь тебя гладил, говорил всякие приятные слова, а порой даже и злился.

– Но у меня есть ты.

– И то правда, – удивленно отвечаю я, – мне такая мысль почему-то даже в голову не пришла.

Мой хвостик принимается ее энергично щекотать, и она смеется. К счастью, я оптимистка и это, думаю, нам пригодится.

Лорен вздыхает – как каждый раз, когда собирается сказать что-нибудь, что мне не понравится, – и говорит:

– Когда придет время, это придется сделать тебе. Ты ведь и сама знаешь об этом, Оливия, правда? Кроме тебя больше некому. Я телом пользоваться не могу.

– Сделать? Но что? – спрашиваю я, хотя и так понимаю.

Она не отвечает.

– Нет! – восклицаю я. – У меня ничего не получится.

– Тебе придется… – печально произносит она. – Иначе Тед зароет нас в землю, как других котят.

Я думаю обо всех этих маленьких девочках. Наверное, они тоже пели песенки, носили в волосах розовые заколки и играли в свои игры. У каждой из них, скорее всего, была своя семья, свои домашние питомцы, свои фантазии… Одни любили купаться, другие нет; кто-то боялся темноты, а кто-то плакал, падая с велосипеда. Они могли быть талантливы в математике или искусстве. И каждая могла бы стать взрослой, чтобы делать многое другое – ходить на работу, ненавидеть яблоки, уставать от собственных детей, совершать продолжительные прогулки на машине, читать книги и писать картины. А потом они бы умерли в автомобильной аварии, дома в кругу семьи или же на никому не нужной войне где-то за тридевять земель. Но теперь этому уже не суждено случиться. У историй этих девочек даже нет конца. Их просто бросили под землей.

– Мне известно, где он хранит свой большой нож, – говорю я, – думает, что об этом никто не знает, но вот мне известно.

Она крепко меня обнимает и шепчет:

– Спасибо тебе.

На моей шерстке ощущается ее дыхание.

Вдруг ожидание становится мне невыносимым.

– Сделаю это сегодня же, – говорю я, – с меня хватит.

Потом запрыгиваю на кухонную стойку, встаю на задние лапки, открываю буфет и в первое мгновение не могу поверить своим органам чувств.

– Его здесь нет, – говорю я.

Хотя должен быть. Чуя его нюхом, ищу в пыльных внутренностях буфета. Но ножа нет.

– Увы, – отвечает она, в ее голосе слышится глубокая рана разочарования, но я больше ничего не могу с этим поделать, – не переживай из-за этого, Оливия.

– Клянусь тебе, что найду его, – говорю ей я, – найду, и все…

Лорен тихонько скулит, и до меня доходит, что она старается сдержать слезы. Но все равно чувствую, как они сквозь шерстку обжигают мои щечки.