Последний койот

— Паундз. Лейтенант Харви Паундз по прозвищу Девяносто Восемь Фунтов. Сукин сын. Он был моим начальником. Ну и, в общем, до меня дошли слухи о том, как вы его отделали. Мордой в окно! Слушайте, это великолепно, просто великолепно. Так ему и надо. Я хохотал до упаду, когда услышал.

— Что ж, рад, что вас это позабавило.

— Нет, послушайте, я в курсе, что вам за это досталось. Об этом я тоже слышал. Я просто хотел сказать вам, что я в восторге и что на вашей стороне в управлении куча народу.

— Спасибо.

— Кстати, а что вы здесь делаете? Я слышал, вас внесли в список пятьдесят один пятьдесят.

Босх с раздражением подумал, что, судя по всему, в управлении каждая собака в курсе всех его дел, но попытался взять себя в руки.

— Послушайте, я…

— Босх! Вам посылка!

Это был путешественник во времени, Нельсон. Он протягивал из окошечка голубой ящик размером с коробку из-под обуви, перемотанный растрескавшейся от времени красной липкой лентой. Коробку покрывал густой слой пыли. Босх не стал договаривать фразу. Махнув Норту рукой, он подошел за коробкой.

— Подпишите вот здесь, — сказал Нельсон.

Он положил желтый бланк поверх коробки, отчего в воздух взвилось небольшое облачко пыли. Нельсон смахнул ее рукой. Босх поставил свою подпись и подхватил коробку. Потом развернулся, чтобы уйти, и поймал на себе взгляд Норта. Тот лишь молча кивнул: видимо, сообразил, что сейчас не стоит задавать вопросов. Босх коротко кивнул в ответ и двинулся к двери.

— Э-э-э… Босх? — окликнул его Норт. — Я ничего такого не имел в виду. В смысле, про список. Не обижайтесь, ладно?

Босх просверлил его взглядом и, толкнув дверь плечом, все так же молча двинулся по коридору. Коробку он крепко держал обеими руками, словно какую-то драгоценность.

Глава 17

Когда Босх, на несколько минут опоздав, ввалился в приемную, Кармен Инохос уже ждала его там. Она отмахнулась от извинений как от чего-то необязательного и провела его в кабинет. На ней был темно-синий костюм, и, проходя мимо нее, Босх уловил легкий аромат душистого мыла. Он опять устроился в кресле справа от ее стола, у окна.

Инохос улыбнулась, и Босх задался вопросом, что именно вызвало у нее улыбку. С другой стороны стола стояли еще два кресла, но он на каждом сеансе, вот уже три раза подряд, упорно садился в одно и то же, поближе к окну. Интересно, отметила ли она для себя этот факт, а если отметила, какой вывод сделала.

— Вы устали? — спросила она. — Судя по вашему виду, выспаться ночью вам не удалось.

— Пожалуй что. Но я в порядке.

— Вы не изменили своего мнения относительно всего того, что мы с вами обсуждали вчера?

— Нет, не изменил.

— Вы продолжаете свое частное расследование?

— Пока да.

Она кивнула с таким выражением, как будто никакого другого ответа не ожидала.

— Сегодня я хотела бы поговорить о вашей матери.

— Зачем? Это не имеет никакого отношения к тому, почему я здесь, почему меня отстранили.

— Я считаю, что это важно. Я считаю, что это поможет нам понять, что с вами происходит, что побудило вас начать это ваше расследование. И многое объяснить относительно ваших недавних действий тоже.

— Очень сомневаюсь. Что вы хотите знать?

— Когда мы с вами беседовали вчера, вы несколько раз мельком упоминали о ее образе жизни, но так ни разу и не сказали прямо, чем она занималась, кем была. После сессии я думала о нашем с вами разговоре и пришла к выводу, что, вероятно, вам сложно признать, кем она была. До степени невозможности произнести вслух, что она…

— Была проституткой? Вот видите, я это сказал. Она была проституткой. Я взрослый человек, доктор. Я способен признать какую угодно правду, если это правда. Думаю, тут вы попали пальцем в небо.

— Возможно. Какие чувства вы испытываете к ней сейчас?

— В каком смысле?

— Гнев? Ненависть? Любовь?

— Я никогда об этом не задумывался. Не ненависть, это точно. Тогда я ее любил. После того как ее не стало, это никак не изменилось.

— А покинутым вы себя никогда не чувствовали?

— Мне для этого слишком много лет.

— А тогда, в детстве? Когда все это произошло?

Босх ненадолго задумался.

— Пожалуй, тогда в некоторой степени да. Ее образ жизни, род ее деятельности погубили ее. А я остался за решеткой. Наверное, я злился на нее и чувствовал себя покинутым. И мне было больно. Это было самое тяжелое. Она любила меня.

— В каком смысле остались за решеткой?

— Я же вчера вам рассказывал. Я был в интернате.

— Да, точно. Значит, ее смерть помешала вам оттуда выйти, так?

— На некоторое время.

— На сколько?

— Я периодически оказывался там до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать. Дважды меня на несколько месяцев отправляли в приемные семьи, но оба раза возвращали обратно. Потом, когда мне было шестнадцать, меня взяла еще одна пара. Я прожил у них до семнадцати лет. Потом я узнал, что они получали чеки от ДСС еще год после того, как я ушел.

— От ДСС?