Последний койот

— Департамента социальных служб. Теперь их переименовали в Департамент по делам несовершеннолетних. В общем, когда берешь под опеку ребенка из интерната, тебе каждый месяц перечисляют на него пособие. Многие брали детей исключительно ради этих денег. Я не утверждаю, что эти люди были из таких, но они не сообщили в ДСС, что я от них ушел.

— Ясно. А где вы были в это время?

— Во Вьетнаме.

— Погодите, давайте вернемся на некоторое время назад. Вы сказали, что до этого еще дважды жили в разных семьях, но потом они возвращали вас обратно в интернат. В чем было дело? Почему вас отправляли обратно?

— Не знаю. Я им не нравился. Они говорили, что у них не получилось меня полюбить. Я возвращался обратно за решетку и ждал. Думаю, пристроить в семью мальчика-подростка примерно так же легко, как продать машину без колес. Усыновители всегда хотят кого-нибудь помладше.

— А вы никогда не сбегали из интерната?

— Сбегал пару раз. Но меня всегда ловили и возвращали обратно.

— Если найти приемную семью подростку так сложно, как это вам удалось в третий раз, когда вы были еще старше?

Босх принужденно засмеялся и покачал головой:

— Вам это понравится. Эти ребята выбрали меня, потому что я был левшой.

— Левшой? Я ничего не понимаю.

— Я был левшой, и у меня был неплохой бросок.

— Какой бросок? Вы о чем?

— О господи, я был… Ну, в общем, понимаете, в то время Сэнди Куфакс играл за «Доджерс». Он был левшой, и ему там платили какие-то бешеные бабки. Этот мужик, ну, мой опекун — его звали Эрл Морзе, — он когда-то играл в бейсбол на полупрофессиональном уровне, но так ничего толком и не добился. Ну и ему пришло в голову вырастить себе леворукого бейсболиста. В те времена левшей, которые хорошо играли бы в бейсбол, было раз-два и обчелся. Ну или так он считал. В общем, они были в дефиците. Эрл планировал подыскать какого-нибудь перспективного паренька, натренировать его, а потом стать его менеджером или агентом. Он видел в этом способ для себя вернуться в игру. Бред, конечно. Но, думаю, ему в какой-то момент пришлось пережить крушение собственной мечты о большом спорте. Короче говоря, он приехал в интернат, собрал кучку ребят и повел на поле играть. У нас была своя команда, мы играли с другими интернатами, а иногда и со школами в Вэлли. В общем, Эрл вывел нас покидать мячик, и это был просмотр, но никто из нас в то время этого не понимал. До меня только уже много позже начало доходить, что это было. Ну и, как только он увидел, что я левша и что у меня хорошая подача, так и вцепился в меня мертвой хваткой. Ни на кого больше смотреть даже не стал.

Босх снова задумчиво покачал головой.

— И что было дальше? Он вас забрал?

— Да. Он меня забрал. У него еще и жена была. Она ни со мной, ни с ним практически не разговаривала. Он повесил на заднем дворе шину и заставлял меня по сто раз в день бросать в нее мяч. А потом каждый вечер устраивал тренировки. Я примерно год все это терпел, а потом свалил.

— Вы от них сбежали?

— Ушел в армию. Но Эрл должен был подписать согласие. Поначалу он отказывался. У него на меня были большие планы. Но потом я сказал ему, что никогда больше в жизни не возьму в руки бейсбольный мяч. Тогда он подписал. И все то время, что я был во Вьетнаме, они с женой продолжали получать на меня пособие. Видимо, деньги помогли им примириться с тем, что их проект не выгорел.

Инохос долго молчала. Босх решил было, что она перечитывает свои записи, но он не видел, чтобы она в этот раз что-то записывала.

— Представляете, — произнес он, нарушая это молчание, — лет десять спустя, когда я еще был патрульным, я однажды тормознул на съезде с Голливудского шоссе на Сансет пьяного водителя. Бухой был в хлам. Когда я наконец прижал его к обочине и подошел к машине, я заглянул в окошко. Там сидел Эрл. Он ехал домой с бейсбольного матча. Играли «Доджерсы». У него на соседнем сиденье валялась программка.

Инохос посмотрела на него, но ничего не сказала. Он все еще был погружен в свои воспоминания.

— Судя по всему, он так и не нашел своего левшу… В общем, он был так пьян, что даже меня не узнал.

— И что вы сделали?

— Забрал у него ключи от машины и позвонил его жене. Пожалуй, это был единственный раз за все время, когда я его пожалел.

Следующий вопрос она задала, не поднимая глаз от блокнота, в который снова уткнулась:

— А ваш настоящий отец?

— А что мой настоящий отец?

— Вы знали, кто он? Он поддерживал с вами какие-то отношения?

— Я один раз с ним встречался. Он никогда меня не интересовал до тех пор, пока я не вернулся из Вьетнама. Тогда я его разыскал. Оказалось, что он был адвокатом моей матери. У него была семья и все такое прочее. Когда мы с ним встретились, он уже умирал. Выглядел как настоящий скелет… Так что, можно сказать, я его никогда и не знал.

— Его фамилия была Босх?

— Нет. Мать назвала меня так, как ей захотелось. Ну, в честь художника. Она считала, что Лос-Анджелес очень похож на его картины. Все это нагромождение ужасов, этот абсурд. Как-то она даже дала мне посмотреть альбом с его картинами.

Инохос снова долго молчала.