Последний койот

Босх некоторое время смотрел на него, как будто это была змея, которую он пытался опознать, потом осторожно достал ремень из коробки. Сквозь пакет виднелась бирка с описанием, привязанная к одной из дырочек. Гладкая серебристая пряжка в форме ракушки была покрыта черным порошком. Босх даже разглядел на ней чудом сохранившийся смазанный отпечаток большого пальца.

Он поднес ремень к свету. Ему было больно на него смотреть, но он пересилил себя. Ремень был в дюйм шириной, из черной кожи. Пряжка в виде ракушки была самым крупным его украшением, но вдоль всей длины шли более мелкие серебряные раковинки. На Босха вновь нахлынули непрошеные воспоминания. Мередит Роман взяла его с собой в большой универмаг на бульваре Уилшир. Она приметила этот ремень на вешалке среди множества других и сказала ему, что такой должен понравиться его матери. Она заплатила за него и разрешила Гарри подарить его матери на день рождения. Мередит оказалась права. Его мать частенько надевала этот ремень, в том числе в каждый свой приезд в интернат, после того как ее лишили родительских прав. И в ту ночь, когда ее убили.

Босх прочитал информацию на бирке, но там не оказалось ничего, кроме номера уголовного дела и имени Маккитрика. Ему бросилось в глаза, что вторая и четвертая дырочки деформировались, растянутые шпеньком пряжки за время носки. Видимо, его мать иногда затягивала ремень туже, возможно, чтобы произвести на кого-то впечатление, а иногда слабее, к примеру, когда надевала ее поверх более объемной одежды. Теперь он знал об этом ремне все, кроме того, кто воспользовался им, чтобы задушить ее.

У него промелькнула мысль, что тот, кто держал этот ремень в руках перед тем, как его изъяла полиция, оборвал чужую жизнь и бесповоротно изменил свою. Он аккуратно вернул ремень в коробку и сложил поверх остальную одежду. Потом закрыл коробку крышкой.

После этого оставаться в доме стало невыносимо. Босх понял, что надо куда-то выбраться, и прямо так, не переодеваясь, сел в прокатный «мустанг» и погнал машину куда глаза глядят. Уже успело стемнеть, и он, вырулив на бульвар Кауэнга, поехал в направлении Голливудского бульвара. Он пытался убедить себя, что не знает, куда едет, что ему все равно, но в глубине души отдавал себе отчет в том, что это неправда. Он знал. Доехав до перекрестка с Голливудским бульваром, он повернул на запад.

Вскоре он оказался на Виста-стрит, откуда повернул на север, а потом зарулил в первый переулок. Свет фар прорезал темноту, и он увидел маленький лагерь бездомных. Мужчина и женщина жались друг к другу под навесом из картонной коробки. Рядом лежали еще два тела, замотанные в одеяла и газеты. В урне дотлевал костерок, озаряя окрестности слабым светом. Босх медленно проехал мимо, глядя вперед, на то место, которое было ему знакомо по схеме места преступления из материалов дела.

На месте сувенирной лавки теперь был магазин взрослой литературы и видеопродукции. Для стыдливых покупателей имелся вход из переулка, и с тыльной стороны здания было припарковано несколько машин. Босх остановился неподалеку от двери и выключил фары. Он долго сидел в машине, не испытывая никакой потребности выйти. Он никогда раньше не был в этом переулке, на месте преступления. Ему просто хотелось немного посидеть и понаблюдать, проникнуться духом этого места.

Он закурил, глядя, как какой-то мужчина торопливо несет сумку из магазина для взрослых к машине, припаркованной в глубине переулка.

Ему вспомнились те времена, когда он был маленьким мальчиком и еще жил с матерью. У них была маленькая квартирка на Кэмроуз-драйв, и летними вечерами или по воскресеньям, когда она не работала, они сидели на заднем дворе и слушали музыку, доносившуюся из «Голливудской чаши»[15] с той стороны холма. Звук был плохой, искажаемый шумом машин и какофонией городской жизни, но высокие ноты было слышно отлично. Босху в этих их посиделках больше всего нравилась не музыка, а то, что она была рядом. Это было их время вдвоем. Она всегда говорила, что когда-нибудь сводит его в «Чашу» на «Шахерезаду» — это была ее любимая опера. Но этому так и не суждено было случиться. Его отобрали у нее, и она погибла, так и не успев его вернуть.

Впервые Босх услышал «Шахерезаду» в исполнении симфонического оркестра в тот год, когда он был с Сильвией. Когда она увидела, что в глазах у него стоят слезы, то решила, что это все ошеломляющее воздействие музыки. Он так и не собрался с духом рассказать ей об истинной подоплеке.