Последний койот

Ехать предстояло на северо-запад, минут тридцать по пустыне. За неоново-стеклянными высотками потянулись одноэтажные жилые дома, а потом и те тоже стали попадаться все реже и реже. На выжженной бурой земле там и сям виднелись чахлые кустарники. Босх знал, что каждый такой кустик обладает разветвленной корневой системой, призванной впитывать из иссушенной почвы каждую капельку влаги. Пейзаж казался унылым и безжизненным.

Немногочисленные домики тоже были раскиданы вдалеке друг от друга, точно аванпосты на ничейной земле. Все эти улицы были проложены и заасфальтированы давным-давно, но стремительно растущий Лас-Вегас не успел пока сюда добраться. Впрочем, он был уже на подходе. Город расползался в разные стороны, точно колючий кустарник.

Дорога между тем пошла вверх, на гору цвета растворимого горячего шоколада. Навстречу тяжело прогромыхала вереница самосвалов, груженных песком из тех самых карьеров, о которых упомянула водительница. А вскоре заасфальтированная дорога сменилась гравием, и такси кое-как продолжило движение, поднимая за собой тучу пыли. Босх уже начал было подозревать, что адрес, который дала ему тучная начальница отдела в городской администрации, был выдуманным, но тут они приехали.

Адрес, на который ежемесячно высылались пенсионные чеки Клода Эноу, принадлежал приземистому дому с розовыми оштукатуренными стенами и пыльной черепичной белой крышей. Прямо за ним даже вымощенная гравием дорога тоже заканчивалась совсем. Это был последний рубеж. Никто не жил дальше, чем Клод Эноу.

— Я даже и не знаю, — с сомнением в голосе протянула водительница. — Вы точно хотите, чтобы я вас подождала? Такое впечатление, что мы оказались на луне.

Она свернула на подъездную дорожку и остановилась рядом с «олдсмобилем» выпуска второй половины семидесятых годов. Рядом, под навесом из брезента, который некогда был голубым, но теперь практически добела выгорел на палящем солнце, стояла еще одна машина.

Босх вытащил пачку банкнот и отсчитал водительнице тридцать пять долларов. Потом взял две купюры по двадцать долларов, разорвал их пополам и протянул ей по половинке от каждой.

— Если дождетесь, получите вторую половину.

— Плюс деньги за обратную дорогу.

— Разумеется.

Босх вышел из машины, думая о том, что это, возможно, будут самые стремительно спущенные в Лас-Вегасе сорок баксов, если сейчас никто ему не откроет. Но ему повезло. Не успел он даже постучать, как дверь распахнулась и на пороге появилась женщина лет семидесяти. Впрочем, удивляться нечему. В этом доме всех приезжающих видно за милю.

Сквозь открытую дверь Босха обдало волной кондиционированной прохлады.

— Миссис Эноу?

— Нет.

Босх достал блокнот и сверил черные цифры, выбитые на стене рядом с дверью, с адресом, который был у него записан. Они совпадали.

— Олив Эноу здесь больше не проживает?

— Об этом вы не спрашивали. Я не миссис Эноу.

— А могу я с ней поговорить? — Раздраженный буквоедством женщины, Босх сунул ей под нос жетон, который Маккитрик вернул ему после той достопамятной лодочной прогулки. — Я из полиции.

— Ну, попробовать-то можете. Только она уже три года как ни с кем не разговаривает. Во всяком случае, ни с кем, кроме голосов в собственной голове.

Она сделала Босху знак проходить, и он вступил в благословенную прохладу дома.

— Я ее сестра. Я за ней ухаживаю. Она на кухне. Мы обедали, когда я увидела на дороге пыль и услышала шум вашей машины.

Босх двинулся за ней по вымощенному кафельной плиткой коридору в направлении кухни. Дом весь пропах старостью: смесью запахов пыли, плесени и мочи. В кухне в инвалидном кресле сидела крошечная, похожая на гнома, абсолютно седая женщина. Босху подумалось, что на сиденье с легкостью поместилась бы еще одна такая же. Перед ней стоял поднос, на котором покоились ее узловатые пергаментно-белые руки. Молочно-голубые катаракты затягивали оба глаза; казалось, весь мир за пределами ее тела для нее больше не существует. Рядом на столе стояла миска с яблочным пюре. Босху понадобилось всего несколько секунд, чтобы разобраться в ситуации.

— В августе ей стукнет девяносто, — сообщила ее сестра. — Если она, конечно, доживет.

— И давно она в таком состоянии?

— Давно. Я ухаживаю за ней уже три года. — Она склонилась к самому гномьему лицу и громко произнесла: — Да, Олив?

Этот громкий вопрос, похоже, сработал как переключатель, и челюсть Олив Эноу зашевелилась, но ни одного членораздельного звука ей издать не удалось. Старуха вновь уставилась перед собой бессмысленным взглядом, а ее сестра распрямилась.

— Ничего, Олив. Я знаю, что ты меня любишь.

Эти слова были произнесены уже не так громко. Возможно, в глубине души пожилая женщина опасалась, как бы Олив не нашла в себе силы опровергнуть это утверждение.

— Как вас зовут? — спросил Босх.

— Элизабет Шивон. Что вас сюда привело? На вашем жетоне было написано, что вы из Лос-Анджелеса, а не из Лас-Вегаса. Решили поработать на чужой территории?

— Не совсем. Я по поводу одного старого дела, которое расследовал ее муж.

— Так Клода уже пять лет как нет в живых.

— Как он умер?