Последний самурай

И в конце концов я подумал Ладно, сейчас или никогда, верно? Потому что профессор ни за что бы не отправил меня вниз просто посмотреть. День был безветренный, я подумал Ну, чему быть, того не миновать. Залез в капсулу, и мистер Уоткинс меня спустил.

Говорю же, я нырял с аквалангом в отпуске на Багамах. Но это совсем не похоже. Казалось бы, если ты прямо в воде, впечатление должно быть сильнее, и в некотором роде так оно и есть. Но капсула — это такой воздушный карман, и ты в нем сидишь. Ощущение такое, будто сидишь в кармане синего света — и свет синий, как вот вода мокрая.

Я поднялся, вылез из капсулы, а он эдак вопросительно на нее указал. Я кивнул, и он залез, и я напоследок еще раз его спустил. И лишь тогда сообразил, что у нас бензина почти не осталось. Лебедка работает от генератора, а мы тягали капсулу туда-сюда чаще, чем океанографы, — они-то обычно спускались и сидели себе, наблюдали. Я сидел, смотрел, как стрелка на топливомере ползет к нулю, а когда потащил капсулу, он сказал не пора. Я подождал еще, потащил капсулу, он сказал Не пора, но уже надо было. Только я его на поверхность вытянул, мотор заглох. Он выбрался на палубу, я показал на топливомер, а он кивнул и сел. Пришлось мне к берегу идти под парусом. И за все время мы оба ни слова не произнесли.

Лодочник говорил, что потом-то хочешь подобрать слова, но сначала это так прекрасно, или, точнее, «прекрасно» — это слово, которое подберешь потом, но сначала это настолько огромнее, что говорить больно. Он сказал, что зауважал мистера Уоткинса, потому что по глазам увидел, что тот понял, как оно огромно и как больно говорить. Многие бы шуточку из себя выжали, но мы оба понимали, что для шуточек оно слишком огромно, и оба понимали, что оба это понимаем.

О художнике были и другие истории — потом он решил, что не может писать синий. Решил, что должен увидеть белый, и уговорил пилота отвезти его на станцию на крайнем севере Канады.

Он сказал Я должен остаться один в белом и в тишине. Он пошел по снегу и одолел много миль, и его увидел белый медведь, один из самых проворных, самых свирепых убийц на земле. Он увидел, как медведь бежит к нему, и мех у медведя грязный, желтовато-белесый на чистом белом снегу, а потом грохнул выстрел, и медведь упал замертво. Смотритель станции пошел за художником и пристрелил медведя, когда тот напал. Медведь лежал на снегу, и шкуру его запятнала красная кровь, и красная кровь забрызгала белый снег.

Потом художник вернулся в Англию. Он увидел белый, увидел красный, и вернулся в Англию посмотреть на красный еще.

Он пришел на скотобойню и сказал менеджеру, что ему нужна кровь. Менеджер спросил, сколько крови, и художник сказал, что ему нужно наполнить ванну, а менеджер ответил, что, увы, это слишком мало, не стоит свеч. Скотобойня продавала кровь мясокомбинату на сосиски, на телячий рубец, на собачий корм, и эту кровь она продавала сотнями, тысячами галлонов, а продать 40 или 50 галлонов на ванну не стоит свеч.

Художник решил, что, если не стоит свеч продавать 40 или 50 галлонов, никто не заметит их пропажи. Он подождал в пабе у скотобойни, и около 19:00 вошел человек, у которого руки были в крови. Художник купил ему выпить, постепенно перешел к вопросу крови, и человек обещал покумекать, чем тут помочь. У художника был белый фургончик, в котором он порой возил картины. Он отогнал фургончик на улицу у скотобойни, и назавтра тот человек под каким-то предлогом задержался на работе, а потом вышел к задней двери. Художник привез пять пластмассовых баков для садового мусора, и человек наполнил их кровью; таскать их в фургон пришлось вдвоем. Человек поехал к художнику домой, помог втащить баки по лестнице. Они вылили кровь в ванну, и человек ушел.

Художник разложил на полу в студии листы бумаги выложил бумагой дорожку из студии до ванной и пол в ванной тоже. Он пошел в ванную и поставил там видеокамеру на штативе. Включил и залез в ванну. Посидел в крови, держась за края, потом лег, отпустил края, опустил коленки вбок и погрузился в кровь целиком. Потом рассказывал, что открыл глаза, но кровь была не такая красная, как он надеялся.

Потом он сел, и с волос по лицу потекла кровь, и он открыл глаза и посмотрел в камеру.

Он встал и вышел из ванны, и по бумаге пришел в студию и там ложился то на один лист, то на другой. На последних листах следы были редки и светлы, потому что почти вся кровь сошла, а остатки подсыхали.

Когда листы высохли, он их убрал и положил новые. Вернулся в ванную, снял окровавленную одежду, уронил на пол и снова залез в ванну. Повторил всю процедуру заново.

Так он делал снова и снова, и наконец в ванне осталась только лужица. Он зачерпнул чашкой, сколько вошло, и поставил чашку на край ванны, а потом включил воду и наполнил ванну до краев, и лег в воду, и камера записала, как его окровавленное тело лежит в прозрачной воде.

Он встал, вышел по бумаге, лег на бумагу.

Вернулся в ванную, спустил воду, налил снова и снова залез.

Смыв всю кровь, еще раз наполнил ванну чистой водой и вылил туда чашку крови.