Последний шанс

— Это только слова, они много говорят о внешних проявлениях человека, но ничего — о его внутренней сути. Да, я могу потерять власть над планетами. Но если я ее потеряю, это на самом деле ничего не изменит. Когда-то я был просто бойким и наглым мальчишкой, который не признавал авторитетов и имел достаточно смелости ставить собственное мнение выше любого другого. Сейчас я — всемогущий правитель, как ты сказал. Но ведь тот и этот я — один и тот же человек. Вот здесь, Крам, — он ткнул себя в лоб, — вот здесь ничего не изменилось! Количественно — да, но не качественно. Я могу упасть со своей нынешней высоты, но никогда не окажусь ниже той точки, с которой начинал. Если я один раз сумел построить лестницу и подняться по ней, то во второй раз мне будет в пять раз легче это сделать. То, благодаря чему я оказался здесь, находится внутри меня, и никаким крикунам из Собрания это не отнять. А место — оно само по себе ничего не стоит. Что же мне терять, Крам?

Во всех этих рассуждениях я нутром чувствовал какой-то подвох, но он упорно не хотел формулироваться в нечто конкретное.

— Вот ты, — Хейн указал на меня. — У тебя сейчас был реальный шанс обыграть меня. Почему ты его не использовал?

— А тебе будто хотелось бы, чтобы я его использовал?! — выкрикнул я.

— Позволь мне за себя решать самому!

— Ну, ладно… Просто я подумал, что строить свою жизнь, исходя из старого, детского в сущности спора…

— Что? Глупо?

— Глупо. И бессмысленно.

— Значит, все дело только в нашем давнем споре?

— Не знаю. Наверное.

— И только из-за этого спора ты добрался сейчас до места второго человека на планете?

— Не знаю, Хейн. Я запутался.

Он медленно прошелся в конец комнаты и вернулся назад, но садиться не стал — оперся на кресло руками и задумчиво поглядел на меня.

— Ты не смог пойти против меня, потому что считал это подлостью, сказал он. — Несмотря даже на то, что я так не считал.

— А может быть, не «несмотря», а в особенности из-за этого?

— Тебе есть, что терять, — заключил Хейн, будто вынося приговор.

— Пожалуй.

— Откажись, — неожиданно сказал он.

— От чего?

— Я назначил тебя главным советником, но пока это только на словах. Завтра я займусь реорганизацией правительства и предложу тебе должность официально. Но ты откажись.

Я подумал: мы с Хейном знаем друг друга уже много лет, но ему до сих пор иногда удается меня удивить.

— Хейн, где логика? Ты предлагаешь мне должность, чтобы я от нее отказался? Зачем же тогда предлагать?

— Потому что ты действительно нужен мне на этой должности. Если бы мне давали пятерых, я поменял бы их на тебя одного! Мы с тобой всегда были замечательной командой. Вот и сейчас, посмотри: мы оказались противниками, но в конечном итоге сработали как команда.

— Да, мне даже почему-то вспомнилось, как мы вместе наставляли бандитов на путь истинный.

— Вот видишь! Это уже что-то…

— Мистическое, — сказал я.

— Нет, мистика — это глупости. Но ты действительно мог бы принести очень много пользы и мне, и планете, если бы принял назначение.

— Тогда, черт возьми, почему же я должен отказаться?!

— Потому что рано или поздно мы снова сойдемся лбами, как почти сошлись сейчас. Это неизбежно, Крам. Ты можешь давать какие угодно клятвы, но это только вопрос времени.

— Допустим, ну и что?

— Знаешь, меня редко кто видел сентиментальным, но сейчас, наверное, именно такой момент… Мне бы не хотелось тебя уничтожать.

— Ну так зачем же уничтожать? — я начал терять нить рассуждений Кам-Хейнаки.

— Потому что! Когда возникнет такая ситуация, ты не сможешь переступить через… нашу дружбу, или как это еще называть… Не смог сейчас, и не сможешь в другой раз. А я — смогу. И шансов у тебя не будет. Сегодня у тебя последний шанс. Откажись, выйди из игры!

У меня голова пошла кругом.

— Не понимаю… Если ты сейчас мне это предлагаешь, если ты не хочешь… То почему же потом…

— Ты и правда не понимаешь?

Я кивнул.

— Ты никогда не думал о том, зачем мне вообще эта игра? Это стремление быть на самом верху, подчинять себе всех и вся… устанавливать жесткий, даже жестокий порядок — но всегда честный и справедливый?

— Лучше объясни сам.

— Хорошо. Тогда скажи: когда ты забирал Иль-Аман с ее родины сюда, на Хайлам… Ты же не знал, что здесь творится — тут все еще могли продолжаться все те же беспорядки, или война… Но думал ли ты тогда, зачем это делаешь? Думала ли она об этом?

— Ну… я, конечно, думал, могу ли так рисковать… Но…

— Это был чисто риторический вопрос?

— Да, пожалуй.

— Для меня — так же, — сказал Хейн. — Чисто риторический вопрос.

Эта игра — не просто часть жизни. В сущности, она и есть моя жизнь. А остальное… остальное можно и потерять.

Он встал и отошел к окну. Я чувствовал, что Хейн хочет сказать что-то еще, и больше всего боялся, что сейчас он попросит меня уйти, и мне ничего не останется, как подчиниться. Я слишком хорошо знал его: приступы подобных откровений случались с ним не просто редко, но очень редко — на самом деле почти никогда. Возможно, сегодня и правда был в некотором смысле последний шанс.

Вдруг Кам-Хейнаки заговорил, не оборачиваясь: