Последний Воин Духа

Вскоре после этого Арталиэн оставляет их старое лондонское жилище и покупает участок на Лесной улице в Рибчестере, графство Ланкашир, и строит там большой дом. Переехав туда вместе с дочерью, она осознаёт перемены, произошедшие в ней со времени смерти Алекса. Словно открылись новые чакры, задействовались какие-то резервные внутренние каналы силы. Арталиэн вновь стала жить ярко и жадно, но теперь уже — по-взрослому. В хорошем смысле — не в утере острого осязания мира, но в приобретении окончательных, твёрдых убеждений и веры, которые уже не могло подточить ничто. Она, наконец, приняла смерть Алекса, хотя и знала о ней ещё пятнадцать лет назад. Знала, но не верила до конца. До самого момента смерти Алекса она относилась к предсказанию лишь с долей серьёзности, ведь в бесконечной череде одинаковых дней сложно поверить, что всё имеет своё начало и конец, — жизнь обманчиво кажется бесконечной. И если многие воспринимают сбывшиеся пророчества как неотвратимость судьбы, карму, ударяются в религию, опускаются до слов «всё в руках божьих», забывая себя и так далее, то она же осознала это как сигнал к действию. Физическая молодость Арталиэн в это время подошла к концу, теперь она впервые в жизни лицом к лицу столкнулась с конечностью всего сущего, испытав это через опыт смерти близкого человека. И именно сейчас она прочувствовала глубокий, вселенский смысл фразы Ars longa, vita brevis[50]

. Да, картины, хранящиеся в подземельях их замка лишь потускнели за столетия, в то время как в мире людей сменилось большое количество поколений; землю сотрясали катаклизмы, революции, научные открытия, превращались в пыль города и жизни, — а полотна всё жили своей бессмертной жизнью. Всё это Арталиэн чувствовала и раньше. Но после того как Алекс промелькнул яркой неземной вспышкой на таком ровном и правильном небосклоне её былого сознания — кое-что изменилось. Арталиэн увидела, что даже в смертном мире людей можно и нужно бороться за вечное — не только размахивая кисточкой у мольберта — сражаться за острое видение мира, за истинную жизнь на краю, за гранью допущенного, словно ты и я, словно бог и я, словно небо становится ближе…

И Арталиэн прочитала это в глазах годовалой дочери, в прекрасных широко раскрытых глазах нового в этом мире существа, пришедшего пополнить немногочисленные ряды последних отчаянных воинов духа, призванных биться с людской инерцией; рождённых, чтобы спасать людей от самое себя и уничтожать рутинёрство при жизни, которая есть разложение, смерть, пустота и забвение; являющихся, чтобы победить гниение и бесцельное копошение людское, особенно в механических городах, своим существованием отрицающих самое начало мира, подменяющих радость животворную на заплесневелость телевизоров и суррогаты телефонного общения, прогорклого, что твоя засаленная, тусклая лампочка в невозможном подъезде глухой коммуналки…

Здесь берёт свой отсчёт история Анны — Лютиэн Тинувиэль — обозревшей весь мир из своей детской кроватки и произнесшей своё первое слово — «Небо».

— Небо!.. Мама, я вижу небо! Мы на небе? — пролепетала маленькая Анна, лёжа в колыбели в цветущем садике около дома. Весёлые солнечные лучики падали на детское личико, проникая под кожу вместе с первым опытом познания мира.

Так Анна и росла — бегала по саду с веночком вокруг головы. Солнечный ребёнок на островке живого мира, юная трепещущая душа, впитывающая красоту и мудрость почти первозданной природы. Арталиэн же отнюдь не спешила «порадовать» дочь потрясающим знакомством с социумом и его законами. Она прекрасно представляла себе, как это случается в большинстве семей: ребёнок постепенно укладывает в своём сознании словно кирпичики конструктора общепринятые «ценности» — «дом», «семья», «работа», «зарплата». Так выстраивается вокруг маленького ещё человека каменный кокон. Вот уже возведены высоченные стены, вот железная дверь за семью замками, а вот и долгожданный куполообразный крепкий потолок, за который — нельзя, не дай бог ребёнок увидит солнце. Остаётся один единственный просвет — смотровое окошко, через которое ребёнок обозревает дозволенное ему, строго ограниченное пространство. И ко времени поступления в начальную школу это окошко уже наглухо замуровывается последним кирпичиком с надписью «я — часть системы» и более мелкой припиской: «я — раб, я буду жить по чужим правилам, строго следовать чужим целям и добьюсь успеха в жизни». Арталиэн вообще не спешила прививать ребёнку что-либо. Она уже знала, что даже прививание любви к искусству чревато, знала на собственном примере. Она верила в свободу и избранность Анны. А пути Избранных далеки от путей торных (если это вообще пути, и они хотя бы куда-нибудь приводят кроме могилы), проложенных задолго до появления первых человеческих существ на земле, и едва ли можно найти место пересечения этих дорог. Избранным не нужны школы, им незачем вникать в «непреложные» правила существования и сосуществования людей, ибо они явились затем, чтобы изменить эти правила.