Пособники. Исследования и материалы по истории отечественного коллаборационизма

Находясь в штабе 4-й танковой группы, 17 июня Ходнев подписал четырехнедельный контакт с возможностью продления. Ему полагалось 290 рейхсмарок в месяц, что соответствовало выплатам по чину майора (хотя он и был полковник)[858]. После этого его распределили в 36-ю моторизованную дивизию, с которой Ходнев прошел до окрестностей Пскова. К концу августа Ходнев был демобилизован и вернулся в Данциг, где в начале сентября поступил на службу в бюро лесной фирмы.

В условиях приближения РККА в самом конце января 1945 г., Ходнев с женой покинул Данциг и двинулся на Запад. Его дом сгорел, и в пожаре погибли различные реликвии, в том числе личный дневник, запечатлевший службу у немцев. Другую часть своего личного архива Ходнев предал огню собственноручно: в том числе были утрачены архивы СЗА, VII отдела РОВС и переписка с Лампе, Красновым и рядом других лиц[859]. В течение следующих трех лет Ходневых бросало по послевоенной Германии, пока наконец в конце мая 1948 г. они не выехали в Тунис, где пробыли еще четыре года. В октябре 1952 г. через Францию они направились в США, ставшие их последним пристанищем[860].

Даже в конце жизни Ходнев идеализировал последнего русского царя и вставал на его защиту[861]. «Я всегда чувствую, что не исполнил до конца свой долг — хотя бы уже потому, что я — жив, а Государь умер за Россию, за нас, в тяжелые дни покинутый нами… А я живу нашим незабвенным Былым. Ему я верен»[862]. Квартира Ходнева была полна различных артефактов, а все стены были увешаны снимками царской семьи, командующих и генералов[863]. В свободное время любил удить рыбу и был глубоко заинтересован в истории родного полка, написав обширные мемуары[864]

и собрав огромную коллекцию материалов, ныне бережно хранимых в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. Часть его личного архива, не переданная в университет, долгое время считалась утраченной, однако в конце 2015 г. была найдена и передана на хранение в архив Центра изучения Белого движения в Подольске.

Представляемые мемуары были написаны в январе 1955 г. в Глен-Коув. Ходнев много и активно вспоминал о Первой мировой войне на страницах «Часового»[865], однако свое участие во Второй мировой осветил лишь единожды, в рамках представляемого источника. Впоследствии записки о службе у немцев вышли в трех частях в очень редком малотиражном (50 экз.) ротаторном журнале «Финляндец», подшивка которого хранится в коллекции Андрея Савина в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл[866].

Также экземпляры «Финляндца» с рукописными пометками самого Ходнева отложились в Подольске[867]. Нижеприведенная версия печатается по оригиналу из коллекции в Бахметьевском архиве. Оригинал представляет собой линованную тетрадку, текст написан черными чернилами в дореволюционной орфографии; для пометок, исправлений и подчеркиваний использовались цветные карандаши

[868]. Текст приводится в новой орфографии, пунктуационные и синтактические ошибки исправлены без оговорок; рукописные пометки и приписки по «подольской версии» инкорпорированы в текст в квадратных скобках.

Мемуары Ходнева ярко и компактно повествуют о патриотических надеждах изгнанников, их стремительном исчезновении и последующей моральной самокомпенсации. Сквозь толщу лет, они доносят голос одного из тех белых русских, что пошли в чужих серо-зеленых колоннах, веруя в безвозвратно утраченную к лету 1941 г. Россию, но на деле борясь на стороне одного из самых преступных и антирусских режимов XX века.

* * *

Что мог бы подумать я, если бы сказали мне, офицеру Лейб-Гвардии Финляндского полка, что я, участвовавший в войне с немцами, пойду в их рядах, с ними, против своих?!..

А вот — случилось это, казалось бы, невероятное! Как в 1914 году мы, исполняя наш долг, встали на защиту своей Родины от немцев, так и в 1941 году многим из нас привел Господь снова исполнить долг наш перед ней, освобождая ее от еще худшего, нежели немец, врага — от захватившей ее безбожной кровавой власти III интернационала, от большевиков. И если не суждено было нам освободить Родину нашу, если пережито было много разочарований и горя — значит, такова была Воля Господня… Значит, не настали еще сроки… Значит, и путь наш был не тот, по которому мы пошли — нельзя было доверять немцу!

Все же, надо сказать, что тех, кто пошел с немцами, идти заставил наш[869] долг перед Родиной; наша[870] вера в то, что настал момент освобождения России, которую не забывали мы, живя на чужбине, которую любили так горячо и безгранично… Без колебаний, не рассуждая, пошли мы тогда в союзе с нашим прежним врагом.

Кто был переводчиком в частях германской армии, кто пошел в «РОА», кто вступил в ряды Русского Корпуса, кто находился в организации «TODT», а кто и партизанил в тылу врага… Много погибло в те годы за нее — Мать-Родину, и да упокоит Господь души тех, кто жизнь свою отдал за Россию.