Постижение военного искусства

Как Драгомиров почувствовал острую необходимость опереться на Суворовскую науку побеждать, так и Жильбер пришел к необходимости ответить на прекрасные исторические труды прусского генерального штаба, посвященные прусским победам, историческими трудами еще большей научной стоимости, посвященными периоду наибольшего боевого расцвета Франции — Наполеоновской эпохе. Учившиеся в нашей академии на рубеже XIX и XX столетий переживали отраженный удар проповеди Жильбера в виде наводнения курса наполеоновскими походами — и притом по преимуществу теми, к которым мы не имели никакого касательства. Тогда пруссомании еще не было, и мы делали “то же”, что и французы.

Принц Гогенлоэ, в своих стратегических письмах, утверждал, что самые юные ученики и преемники Наполеона — это прусские генералы, только что победившие в 1870 году; они превзошли своего наставника, так как их стратегия более обдуманна и более решительна, чем наполеоновский метод.

Эта мысль нашла широкое распространение в Германии и в штундистских кругах. Основной пункт французской доктрины — это полемика, возражение против этого прусского натиска на самые дорогие французам боевые заветы. Читатель усматривает, какая пропасть между доктриной и наукой: последняя в голову своего учения, конечно, не может ставить полемику, тогда как доктрина, защищающая уже в мирное время, в области идей, национальную независимость, не только может, но и должна ориентироваться по полемике против главного врага.

Сам Жильбер выступил с превосходной параллелью между Йенской операцией Наполеона и начальной операцией 1870 года, руководимой Мольтке, где ясно оттенил превосходство Наполеона над прусскими генералами. Но главной его заслугой было создание во Франции, по его программе, военно-исторического отделения. У нас, после неудачного опыта с комиссией по описанию русско-турецкой войны, существует серьезная и обоснованная оппозиция против всяких “штатных” военных историков. Действительно, военное ведомство, кующее оружие на врага, только тогда окажется вправе содержать военно-историческое отделение генерального штаба, если оно будет чувствовать потребность в идейном оружии для защиты своей доктрины от посягательств соседей. Между Францией и Германией идейная борьба оказалась, с успехом проповеди Жильбера, столь напряженной, что против регулярных сил прусского военно-исторического определения, в котором работали лучшие офицеры генерального штаба под непосредственным руководством Мольтке и его преемников, нельзя было возлагать надежды на одну частную инициативу и потребовалось дать регулярный отпор в виде французского же военно-исторического отделения, блестящий состав которого дал ряд высокоценных капитальных трудов; это была тяжелая артиллерия, поддержавшая начатую буланжистским журналистом контратаку и до сих пор хранящая память своего передового бойца. Когда читаешь критику австрийской печати наших действий в войны 1877 и 1904 года, и в то же время слышишь гимн похвал австрийскому оружию за подавление восстания в Боснии в 1878 году нескольких тысяч турецких запасных, потребовавшего мобилизации 200 000 армии, то начинаешь думать, что и у нас нашелся бы круг деятельности боевому военно-историческому отделению. Пока же, в идейном отношении, все наши надежды на партизан...

Мой очерк о национально-идейном движении, связанном с журнальной работой отставного инвалида, несколько затянулся, и я окончу его указанием на важнейшую критическую работу Жильбера. Он дал разбор учения Клаузевица, выяснил те нити, которые через его труды связывают современную германскую доктрину с полководческим гением Наполеона, и затем, разобрав “элементы войны” — академический курс полковника Мальяра, поставил его на одну высоту с Клаузевицем; Мальяр, французский ученик Клаузевица, впитавший и переработавший те элементы его, которые отвечали французским условиям борьбы, написал прекрасный курс, но евангелием французской доктрины сделала его критика Жильбера. Каждое учение нуждается в апостолах, в бойцах за него охраняющих его единство и широко несущих проповедь. Как бы была счастлива русская критика, если бы ей, вместо борьбы со штундой, вместо бесплодного отрицания Драгомирова, пришлось встретить, согреть и вырастить труд русского Мальяра! Такому труду литературную форму может придать один человек, но он может быть рожден только сотрудничеством энергичного, авторитетного кружка, которому дует попутный ветер. В военном пробуждении нашего общества — всей России — мы видим тот попутный ветер, который с успехом может исполнить роль буланжизма во Франции, дать толчок и сплотить в одном порыве за русской доктриной нашу армию.

Много есть горючего для бородинских костров...

Где тот Прометей, который добудет нам огонь?

Русский Инвалид. 1912. №№ 261, 262, 263, 264, 273; 1913. № 3, 4.

“Credo” модерниста