Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке

Если религиоведение в целом заинтересовалось современностью лишь во второй половине XX в.[194], то для социологов религии вопрос о современности и современном обществе всегда был одним из основных предметов исследовательского интереса. Если говорить о XX в., то почти всю послевоенную социологию религии начиная с 1950-х гг., когда начинает увядать так называемая религиозная, или приходская, социология[195], можно рассматривать как подраздел теории модернизации, как рефлексию о том, какое именно влияние на традиционные религиозные формы оказывает процесс модернизации в смысле перехода от традиционного общества к современному, связанного с научно-техническим прогрессом, индустриализацией, урбанизацией, социальной дифференциацией, рационализацией и т. д.

Изначальным изъяном теоретических рефлексий социологов о соотношении религии и современности была очень узкая эмпирическая база, на основании которой делались масштабные и далеко идущие выводы. В центре внимания ключевых исследователей – например, Питера Бергера и Брайана Уилсона – находился лишь ряд стран Европы (прежде всего, Англия и Франция) и в какой-то степени США. Именно на основе анализа этих обществ, считавшихся первопроходцами в области модернизации, делались выводы о влиянии модернизации на религию. Причиной подобного европоцентризма (и в целом западоцентризма) было убеждение в том, что возможна только одна единственная версия современности: модернизация, понимаемая, прежде всего, через ряд экономических процессов, таких как индустриализация, урбанизация и научно-технический прогресс, всегда оказывает примерно схожее влияние как на общество в целом, так и на религию в частности[196]. Религиозные трансформации, происходящие в Европе и до определенной степени в США, позиционировались – вполне в духе гегелевской философии истории – как имеющие всемирно-историческое значение.

Изучение кейсов европейских обществ позволило исследователям сделать однозначный вывод о том, что модернизация неминуемо ведет к увяданию религии, то есть к секуляризации, понимаемой как «процесс, посредством которого религиозное мышление, практика и религиозные институты утрачивают свое социальное значение»[197]. Секуляризация мыслится как основной религиозный процесс современности[198]

. Более того, современность и секуляризация окончательно сплетаются в неразрывное единство, так что секуляризация становится одним из тех признаков, через которые собственно и определяется современность, а также современное общество[199].

Западоцентричная логика прекрасно иллюстрируется размышлениями Брайана Уилсона, одного из самых авторитетных социологов религии второй половины XX века. В работе «Религия в светском обществе: социологический комментарий»[200] он пишет: «Именно рассмотрению… изменения положения религии [то есть секуляризации –

Д. У.] в западном – британском и американском – обществе по большому счету посвящена данная книга»[201]. Однако далее делается ключевое уточнение:

В работе содержатся не более чем поверхностные сравнительные аллюзии на другие религиозные традиции. Вероятнее всего, вовсе не случайно, что первыми светскими обществами, по общему признанию, стали общества христианско-протестантской традиции, но с все большей очевидностью становится ясно, что в обществах иных традиций, среди которых наиболее ярким нехристианским примером является Япония, похожие процессы секуляризации набирают оборот[202]

.

Эту же мысль с еще большей ясностью Уилсон воспроизводит в другой работе:

Подразумевается, что модель имеет общий характер. <…> По мере того как технические, экономические и политические изменения, произошедшие на Западе, начинают происходить и в других местах и характеризовать иные культуры, мы можем ожидать ослабления социальной значимости религии, даже несмотря на то, что местные религиозные традиции могут в гораздо меньшей, чем христианство, степени быть склонными к поощрению и приспособлению к этим социальным изменениям[203].