Поступь хаоса

– Не бойся, – говорю. – Я тебя не трону.

Она снова смотрит на меня, и мой Шум полнится тем, что произошло несколько минут назад, когда я чуть было не «тронул» ее, чуть было не…

Плевать.

Больше мы ничего не говорим. Виола продолжает идти по дороге, а мы с Манчи шагаем следом.

Хотя теперь я знаю, что она умеет говорить, это не помогает от ее тишины. Да, в голове у девчонки есть слова, но что толку, если слышать их можно только тогда, когда она сама захочет? А пока она молчит, ничего не разберешь. Глядя на ее затылок, я все еще чувствую, как мое сердце тянется к этой тишине, я по-прежнему ощущаю жуткую боль, как будто потерял нечто очень дорогое, и мне грустно до слез.

– До слез, – повторяет Манчи.

Ноль эмоций, только ее удаляющийся затылок впереди.

Дорога по-прежнему довольно широкая, кони легко по ней проедут, но местность вокруг становится более скалистой, и дорога начинает петлять между скал. Рев реки слышится откуда-то снизу, мы как будто уходим от нее, углубляемся в странную, защищенную со всех сторон скалами местность – такое чувство, что идешь по дну коробки. Из всех расщелин торчат невысокие колючие ели, стволы которых обвиты желтыми шипастыми растениями. Со всех сторон на нас злобно шипят желтые ящерки-бритвы: Укушу! Укушу! Укушу!

В этом мире, до чего ни дотронешься, обязательно поранишься.

Минут через двадцать или тридцать дорога становится гораздо шире, по бокам от нее теперь растут нормальные деревья, и кажется, что вот-вот снова начнется лес. Трава и камни тут пониже, можно устроить привал. Что мы и делаем.

Я достаю из рюкзака вяленую баранину и ножом разрезаю на три полоски – себе, девчонке и Манчи. Она молча берет еду, минуту мы сидим и жуем.

Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, закрывая глаза. Теперь я знаю, что девчонка слышит мой Шум и думает о нем, и мне за него стыдно.

К тому же думает она втихомолку.

Меня зовут Тодд Хьюитт.

Через двадцать девять дней я стану мужчиной.

А ведь это правда, доходит до меня. Время идет, даже если ты за ним не следишь.

Отрываю еще кусочек вяленой баранины.

– Никогда раньше не слышал такого имени – Виола, – говорю я вслух, глядя только на землю и на свой кусок мяса.

Девчонка не отвечает, поэтому я невольно поднимаю голову.

Оказывается, она смотрит на меня.

– Что? – спрашиваю.

– Твое лицо.

Я хмурюсь:

– Что с ним?

Девчонка сжимает руки в кулаки и делает вид, что бьет себя по лицу.

Я краснею:

– А, ну да…

– И раньше тоже. После… – Она умолкает.

– После Аарона, да.

– Аарон! – тявкает Манчи, и девчонка едва заметно морщится:

– Так его звали, верно?

Я киваю, не переставая жевать:

– Ага, в точку.

– Он не назвал своего имени. Я сама откуда-то узнала.

– Добро пожаловать в Новый свет. – Я откусываю еще мяса – верней, отрываю зубами, потому что кусок попался жесткий, – и случайно задеваю болячку. Одну из многих. – Ай! – Выплевываю непрожеванное мясо и целую кучу крови.

Девчонка смотрит на это дело и вдруг откладывает еду в сторону. Она берет свою сумку и достает оттуда синюю коробочку, чуть побольше той, для разведения костра. Нажимает кнопку, открывает и вытаскивает кусок белой материи и маленький железный скальпель. Подходит ко мне.

Я все еще сижу, но отшатываюсь, когда девчонка протягивает руки к моему лицу.

– Пластырь, – говорит она.

– У меня свой есть.

– Этот лучше.

Я отползаю еще дальше.

– Ты… – говорю я, выдувая воздух через нос и тряся головой, – ты очень добра…

– Тебе больно.

– Да.

– Знаю, – говорит девчонка. – Потерпи.

Осмотрев мой опухший глаз, она скальпелем отрезает от пластыря небольшой кусочек и уже хочет наклеить его мне на лицо, когда я отползаю назад. Девчонка молчит, но рук не убирает – ждет, типа. Я вздыхаю, закрываю глаза и подставляю ей лицо.

Пластырь касается ушибленного места, и я тут же чувствую приятную прохладу, боль отступает, как будто ее выметают мягкими перышками. Девчонка залепляет другую рану, у линии волос, и аккуратно приклеивает кусочек пластыря на разбитую губу. Все это так приятно, что я до сих пор сижу с закрытыми глазами.

– Для зубов ничего нет, – говорит девчонка.

– Ну и ладно, – почти шепчу я. – Обалдеть, твой пластырь в сто раз лучше моего.

– Он частично живой. Из искусственной биоткани. Когда рана заживет, ткань отомрет сама.

– А-а, – протягиваю я со знающим видом, хотя на самом деле ни черта не понял.

Наступает долгая тишина, я открываю глаза. Девчонка отошла и сидит на камне, разглядывая меня, мое лицо.

Мы ждем. Похоже, так надо.

Да, так надо, потому что через минуту или две ожидания девчонка начинает рассказывать:

– Наш корабль упал. – Она опускает голову, кашляет и начинает заново: – Наш корабль упал. Начался пожар, мы летели уже низко и думали, что все обойдется, но аварийное шасси оказалось неисправно, и… – Она растопыривает пальцы, показывая, что следует за «и». – Корабль разбился.

– Это были твои ма и па? – спрашиваю я через какое-то время.

Девчонка только поднимает взгляд на небо, синее и какое-то тощее, облака похожи на кости.