Поверженный демон Врубеля

Их обсуждали в салоне Эмилии с пылом, который казался мне странным, ведь икон этих никто не видел. Однако разве подобная мелочь могла уберечь Мишеньку от критики? Говорили о его своеволии, об экспериментах глупых, когда он пытался писать не на холстах, но на металлических досках… о том, что ведет он себя недостойно… и о многом ином, к делу отношения не имеющем. Пожалуй, из тех бесед я узнавал о нем куда больше, чем из его собственных писем.

Там же узнал я и о Мишенькином возвращении, а потому визит его не стал для меня неожиданностью. Он явился третьего дня, ночью, и был до того зол, что гнев исказил приятное обычно его лицо до неузнаваемости.

– Ты! – Он хлопнул дверью, что было вовсе недопустимо, и едва не набросился на меня с кулаками. Пожалуй, если бы он не понимал, что я сильней, то и набросился бы. – Как ты мог поступить так?! Ты знал, что я люблю ее…

– Погоди, – я говорил спокойно, как с человеком больным, не понимающим всей тяжести своего недуга. – В чем ты обвиняешь меня?

– Эмилия… ты и она… – он вдруг рухнул на колени и зарыдал. – Ты и…

– Глупости. – Я присел рядом и обнял. – Я заглядываю к ней… в ее салон. Иногда. Но сам посуди, что может быть между нами? Она замужняя женщина…

И как ни странно, аргумент сей, самого Мишеньку нисколько не смущавший, возымел действие.

– Да… конечно… прости. – Он вытер слезы. – Мне надо было подумать… но я не видел ее так давно! Если бы ты знал, до чего мучительно было не видеть ее… не знать, что с ней. Я писал ей. Каждый день писал. А она отвечала редко. Сухо.

Он вскочил.

– Я знаю. Это он запрещал ей открываться в письмах… конечно, он их читал… жесткий, низкий человек… а она – ангел.

– Она человек.

– Нет, – Мишенька тряхнул головой. – Ты просто не видишь. Ты слеп, как и все прочие… думаешь, что я обезумел? И верно… обезумел… легко быть безумцем, когда снедает страсть. Но я погибну без нее! Знаешь что? Я завтра же пойду к нему… потребую отпустить… он не посмеет ее удерживать. Он…

– Если ты говоришь об Адриане Викторовиче, то уверяю тебя, что Эмилию никто не удерживает силой. Он никогда бы не стал мучить женщину, которую любит и уважает. И она, Мишенька, пойми ты наконец, платит ему той же любовью и уважением.

– Нет.

Он не пожелал меня слышать, должно быть, потому, что признай он мою правду, то и вынужден был бы одолеть болезненную свою одержимость.

– Она не может его любить! – выкрикнул Мишенька. – Он ее не достоин…