Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

С этого момента начался этап, вошедший в историю как «диктатура Стамболова» или просто «стамболовщина». Формально, конечно, премьер, которого князь теоретически мог отправить в отставку когда угодно, — это не всемогущий «первый регент», но при чуждом стране и не признанном державами главе государства, пока еще только присматривавшемся к ситуации, Стамболов вертел политикой и политикумом как хотел. Все рычаги были у него: слепо послушная тайная полиция, на содержание которой уходило до четверти бюджета, армия, руководимая верным Савой Муткуровым и готовыми на всё по первому свистку румелийцами, самая большая фракция парламента, избранная в условиях запрета на критику и оппозиционную деятельность, чиновники, кандидатуры которых сверху донизу утверждал лично премьер. И так далее.

Справедливости ради: в плане экономики кабинет Стамболова ставил правильные задачи и умело их решал, не глядя на обстоятельства. Вопреки протестам Порты, решениям Берлинской конференции и негодующему фырканью Гатчины, налаживались прямые связи со всеми, кто хотел, — в первую очередь, конечно, с «концертом». Поощрялось развитие национальной промышленности, строились дороги, а если инвесторы слишком уж зарывались, их национализировали, не глядя на цвет и размер.

Разумеется, приоритет отдавался Вене и (если что-то в Берлине кого-то интересовало) — Рейху. Даже не по субъективным причинам — просто расширялись старые, традиционные связи, которые с Россией пришлось бы налаживать с нуля, причем эта дорога была наглухо перекрыта. Российские фирмы, даже желавшие сотрудничать, шансов не имели. Взятки, «попилы», «откаты»? Были. И солидные. Но дело тем не менее делалось, и стамболовский избиратель был доволен, а на остальных Стамболову было плевать — во всяком случае, пока Вена не отказывает в инвестициях и кредитах.

Взамен премьер предлагал всё, кроме официальной политической зависимости, которой от него никто и не требовал, справедливо полагая «золотого осла» самым сильным оружием. Так что, когда пару лет спустя Франц Иосиф отмечал, что «вопреки русским критикам, предрекавшим Болгарии голод и хаос, в княжестве царит порядок и спокойствие»

и что «отрадно видеть непрерывные успехи этой страны», он как кайзер Дунайской империи не лукавил. С его точки зрения, всё шло очень успешно, и в Вене, а затем и в Лондоне вскоре открылись представительства княжества, которое они формально не признавали, а на протесты Порты никто внимания не обращал. Впрочем, и на ворчание обиженной Гатчины отвечали в том смысле, что политически мы с вами, но экономика отдельно.

И тем не менее социальная база «стамболовщины» все-таки сужалась. Твердая рука — это, конечно, хорошо, но только тогда, когда нужно бороться с реальным хаосом, а если хаоса уже нет, но СМИ продолжают вопить о том, что «Стамболову нет альтернативы» и

«Россия вот-вот начнет вторжение», это в какой-то момент всем, кроме полного силоса (или, если угодно, охлоса), начинает надоедать. Тем паче что мнение о том, будто бы с Россией как-то нехорошо вышло, крепло, а доходы, в связи с повышением налогов для усиления и без того огромного полицейского ведомства, тощали.

В связи со всем этим влияние «стамболовистов» понемногу слабело. Против них выступали уже не только загнанные под шконку и ушедшие в нелегальщину «реальные русофилы» сидящего в эмиграции Цанкова и «осторожные русофилы» Каравелова, Фердинанда не признававшие, но и еще вчера свои в доску камрады, желавшие сами порулить. В свободное плавание, сделавшись «легальной оппозицией», ушел, как мы уже упомянули, Васил Радославов, к нему присоединился Константин Стоилов, лидер бывших консерваторов, — и железному премьеру — даром, что аппарат и силовики были под полным его контролем — стало гораздо труднее сохранять ситуацию «князь княжит, но не правит». Тем паче что у самого князя на сей счет было совсем иное мнение.

БОРЬБА БЫЛА РАВНА...

Сложно сказать, насколько был умен Ферди, но в том, что хитер он был, как сотня лис, сомнений нет, и в том, что управлять хотел сам, тоже. По сути, политических расхождений у главы государства и главы кабинета не было. К России оба относились очень плохо (Фердинанд испытывал к ней «не имевшее отношения к политике чувство непреодолимой антипатии и известного страха»), и оба хотели видеть Болгарию сильной. Но вот мотивация, сколь могу судить, была разная: князь хотел величия своей страны как фундамента своего величия, а премьер просто хотел видеть страну великой и независимой.