Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

И снова он увидел ту же картину, что и в прошлый вечер, а затем во сне, картину, стоявшую перед его глазами даже и в эту минуту, когда утреннее солнце заливало своим лучами новую Варшаву, — картину опустошенного города. Он видел бесконечные груды щебня, ландшафт, холмистый от громоздившихся развалин, над которыми круто вздымались разорванными зубцами фасады разбитых домов. Свинцово-желтое небо нависло над мертвым городом. И между руинами устало брела старуха.

«Говорят, она и тогда кормила голубей», — пронеслось у Керстена в голове. Он снова увидел ее среди развалив, в руке — корзина с остатками хлеба, и ему показалось будто он слышит ее голос.

— Я кормлю голубей, — повторила старуха еще раз, нарушив долгое молчание и словно обращаясь к самой себе.

Керстен, взглянув на Забельского, негромко произнес:

— Кто мог ее об этом спрашивать?.. Кому она на самом деле носила хлеб?

Забельский понял.

И вдруг словно пелена спала с глаз Керстена. Он отчетливо представил себе всю сцену и после короткого размышления прикрикнул на старую женщину. Он постарался крикнуть грубо, хриплым голосом, который так часто слышал сам во время допросов и затем в лагере.

— Куда идешь с хлебом? — крикнул он в лицо старухе.

При этих словах женщина в смятении уставилась на Керстена, и страшный испуг отразился в ее глазах. Забельский порывисто схватил Керстена за руку. А женщина при страшном воспоминании стала торопливо, все громче и быстрее произносить какие-то слова, все время одни и те же слова… все время одни и те же слова…

Забельский принялся убеждать ее не волноваться; с большим трудом ему удалось ее успокоить. Она снова вся сникла и сидела, как и прежде, неподвижно, еле внятно бормоча: «Да, да…»

— Что она ответила? — прошептал Керстен.

— Ничего нового, — сказал Забельский. — Она говорит одно и то же: «Я кормлю голубей» — и только.

— Вам понятно, зачем я ее напугал? — спросил Керстен.

— Ясно одно, — ответил Забельский. — То, что слова, которые вы крикнули, или подобные им она уже слышала однажды. И она их вспомнила.

— Кто мог ее об этом спрашивать? — задумчиво сказал Керстен, как бы обращаясь к самому себе.

— Этого не узнать, — ответил Забельский.

Они поднялись. Керстен молча погладил старую женщину по седой голове. С его стороны было жестокостью так бесцеремонно вторгаться в далекое прошлое, преданное забвению, которое избавило ее на склоне лет от воспоминаний о том ужасном времени.

Они вышли. Квартал Св. Марии, залитый яркими лучами утреннего солнца, пробуждался к жизни. Керстен обернулся и увидел старуху, вновь неподвижно сидевшую на пороге, погруженную в свои думы. Она сидела спокойная, умиротворенная, а вокруг нее суетились голуби.

Краков остался далеко позади. «Победа» быстро и без задержек промчалась по улицам города. Теперь широкое асфальтированное шоссе вело через Прикарпатье на юг. Керстен смотрел на дикие, покрытые безбрежными лесами горы, гребни которых достигали высоты 1000 метров. Далеко справа, словно пододвинувшись в прозрачном воздухе, возвышалась над холмами и хребтами одна из высочайших вершин этой горной цепи, голая громада Бабьей горы.

Забельский указал на горную панораму.

— Десять лет назад, — сказал он, — покоя и мира не было в этих горах. В недоступных, непроходимых лесах Прикарпатья жили и боролись, с оккупантами крупные отряды польских партизан…

Между тем машина проехала городок Новый Тарг, перебралась через горную реку Дунаец и стала взбираться по крутому шоссе. Когда они одолели подъем, открылся вид на юг. Керстен в волнении разглядывал ландшафт, представившийся их взору.

Вдали, из дымки, окутавшей горизонт, поднимался к облакам испещренный расселинами и трещинами горный хребет, огромный гранитный массив Высоких Татр… Все ближе и ближе горные обвалы и утесы. Наконец машина остановилась в Закопане, небольшом городке, расположенном у подножия горы-исполина.

Дом отдыха профсоюзов предоставил им комнату. Первые дни прошли в прогулках по горным лесам и альпийским лугам. Но однажды после обеда они отправились в более продолжительную поездку.

Они проехали по улицам курорта, заполненным местными жителями и отдыхающими. Затем дорога у подножия Татр повернула на восток, но вскоре оставила плоскогорье и устремилась к югу, вторгаясь то в дикие заросли горных лесов, то в прохладные долины и мрачные ущелья.