Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Слушай-ка, — говорю я, — ты вот сидишь здесь и изводишь себя, пойдем-ка лучше со мной фазанов выслеживать, я тебе и кроличьи норки покажу, а если нам повезет. Плутон отыщет даже кабана. Я вообще понять не могу, как можно в мае и в солнечную погоду быть этаким нытиком. Когда я слышу кукушку, я даже об уроках по биологии забываю, а биология для меня все же наименьшее из зол. Пошли, а! Плюнь на все, идем со мной, а не хочешь, так хоть пойди посиди в трактире у Хабеданка и выпей пивка. Это тебе поможет. И не думай ты о всякой ерунде, уж где-нибудь да пристроишься, не обязательно в твоей бригаде, работы хоть отбавляй. Вот и смотри на все сквозь пальцы, заработаешь денег, купишь себе мотоцикл и поедешь по стране. В конце концов, не каждый же обязан учиться. Раз не под силу, значит, и не надо.

Казалось, поначалу Петер совсем и не слушал меня, но вдруг пошевелился. Вот он отводит руки от пылающих ушей и медленно поднимает голову. Глаза у него как-то странно горят и, по-моему, дрожат руки. Меня это пугает, и я удваиваю свои усилия.

— Возьми, к примеру, старого Хубача, — говорю я , — он тоже каменщик, теперь он уже десять лет на пенсии и живет, точно капиталист. Хочет — остается дома, в кровати, а то идет к крестьянам, но он требует, чтобы ему хорошо платили за работу и еще выговаривает себе целую бутылку шнапса в день. Ступай-ка к нему и скажи: тебе следовало пойти учиться! Услышишь, что он тебе ответит!

— Прекрати! — рявкнул вдруг Петер.

Жаль, что он прервал меня, я как раз вошел во вкус. Я проглатываю половину своей речи и произношу всего-навсего:

— Смотри не съешь меня, я ведь хотел только помочь тебе.

Но Петер уже на ногах, стоит и сдергивает с дерева плащ.

— А может, ты и помог мне! — говорит он. Затем натягивает плащ, поднимает с земли портфель и бросается бегом сквозь заросли, перепрыгивает через лужи, как запыхавшийся лыжник, ставя ноги елочкой, взбирается вверх по склону и кричит мне оттуда: — Может, я еще успею на поезд в Линкслибель. А если нет, поеду следующим. Гляди ничего не говори в деревне, держи язык за зубами, понял, а иначе…

Больше я ничего не слышу. Да и нет надобности предупреждать меня. Я ведь и сам знаю, когда что говорить можно. И хотя ни фазана, ни кролика, ни тем более кабана я не увидел, я очень доволен Плутоном. Ведь он помог мне проникнуть в тайну, которая многому меня научила.

Я уже ощущаю это по пути домой. Позади стога сена, на краю деревни, сидит в засаде лесник с биноклем. Он делает вид, что рассматривает косуль, пасущихся совсем в другой стороне, но я не даю себя обмануть. То и дело переводит он бинокль на меня, и совершенно напрасно, конечно, ибо Плутон по-прежнему скрыт в подлеске.

Ах, лесник, лесник, думаю я, а ведь ты и представления не имеешь о том, что творится у тебя в лесу.

Дитер Нолль.

Мать голубей.

(Перевод Л. Соколовой)

Если идти к вновь восстановленной колонне Зигмунта по улице Краковское Предместье, что в сердце Варшавы, со стороны квартала Св. Марии, а затем повернуть налево, к старой Варшаве, то в самом начале Старого Мяста, по улице Пивна, на пороге реставрированного дома в стиле барокко можно увидеть старую женщину, странную на вид старуху.

Возраст старух не всегда поддается определению, но этой могло быть по меньшей мере лет семьдесят пять. Из-под линялого платка на лоб выбиваются пряди седых волос. Лицо будто отрешенное; глаза под сморщенными веками смотрят отсутствующим взглядом. Бескровные губы, такие же серые, как лицо, сомкнуты без горечи и без улыбки. Живое человеческое лицо, однако без лучика надежды на будущее, которой светятся глаза всех варшавян. Лицо прекрасное, но застывшее, словно отлитая из бронзы посмертная маска.

Одежда старухи поражает прохожего. На ней ярко-желтый домашний халат, словно разорванный вышитыми темно-красными цветами. Так сидит она на каменном пороге, чаще всего с ножом в руке, и режет на мелкие кусочки корки хлеба. Слева от нее стоит ведро. Иногда проходящий мимо варшавянин бросает в него черствый ломоть или засохшую булку, тогда старуха кивает, словно выражая благодарность. Она кивает и тогда, когда кто-нибудь протягивает ей несколько злотых; старуха не попрошайничает, однако любое подаяние принимает со спокойной уверенностью человека, ничего не требующего для себя.

Старуха в пестром халате, изо дня в день сидящая на пороге, стала для варшавян привычным явлением. Посторонний же человек удивленно останавливается и норовит заглянуть поверх ее седой макушки в глубь парадного и примыкающих помещений.

Тут глазам предстает необычное зрелище: полупустая квартира, лишь несколько старых этажерок, ящиков и степных полок; квартира без единого жильца, однако обитаемая сотнями голубей: сизыми, серыми, белыми. Они щеголевато выступают по полу, сидят, лениво нахохлясь, на ящиках и полках или охорашиваются, расправляя клювами блестящие перышки.