Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Действительно, на следующий день, чуть забрезжил рассвет. Забельский явился к Керстену. Они отправились к колонне Зигмунта. Там, где Краковское Предместье выходит на большую и просторную площадь, примыкающую к Старому Мясту, они остановились у парапета над туннелем, через который проложена магистраль «Восток — Запад»; их взору предстало море крыш квартала Св. Марии и Висла, сверкавшая в первых лучах солнца, подобно зеркалу.

Ночью Керстену снились путаные и странные сны. Тысяча впечатлений, сплетаясь в фантастическое полотно, вновь предстала ему во сне. Старуха ему тоже приснилась, правда, не в светлом, мирном окружении вновь возрожденного Старого Мяста, нет, сгорбившись, брела она по безотрадной пустыне развалин под нависшим свинцовым небом… Однако брезжущее утро спугнуло призрачное видение.

Керстен и Забельский повернули к Старому Мясту. Яркие цветные крыши домов блестели в свете наступающего летнего дня; узкая улица Пивна, окутанная глубокой тенью, еще не просыпалась.

Старуха сидела на пороге своего дома, прислонившись спиной к лепке портала. Керстен остановился и молча смотрел на нее. Голова ее была опущена на грудь. Руки бессильно свисали вдоль тела. Она спала. Керстен колебался, но Забельский уже Судил ее, мягко касаясь плеча. Она спокойно поднялась, моментально стряхнув с себя сон, и своими выцветшими глазами посмотрела на мужчин без удивления, но и без всякой сознательной мысли.

— Очень хотелось бы поговорить с вами о голубях, — сказал Забельский, сделав ударение на слове «голуби». Она кивнула, словно хотела сказать: «Пожалуйста».

— Может быть, пройдем в дом, — предложил Керстен. Забельский перевел, и женщина вновь кивнула. Опа с трудом поднялась и толкнула слегка притворенную дубовую дверь. Забельский и Керстен последовали за ней по длинному коридору, осторожно обходя спящих голубей, и наконец попали в каморку, не занятую пернатыми.

Слабый свет зари падал через узкое окно на простую постель. Старая женщина тяжело опустилась на нее. Резной дубовый сундук и одна-две табуретки из неоструганных досок дополняли обстановку. Они сели напротив старой женщины, которая глядела на незнакомцев спокойно и как-то безучастно. Забельский сидел несколько позади Керстена.

— Как вас зовут? — начал разговор Керстен. На что старая женщина пробормотала еле слышно: «golbia Matka»; при этом она растягивала носовое «е», а последующие слоги произносила почти невнятно.

Забельский перевел:

— «Мать голубей», — и добавил: — Так ее называют в Варшаве.

Керстен кивнул, словно удовлетворившись этим разъяснением. Ее настоящее имя не интересовало его. Он спросил, чем она занимается. Старуха ответила тотчас же решительным тоном:

— Я кормлю голубей.

Эту фразу она произнесла настолько внятно и быстро, что казалось, выучила ее раз и навсегда.

— А раньше?

Старая женщина с явной растерянностью повторила по-польски слово «раньше» и беспомощно посмотрела на Керстена. Ему стало не по себе.

«Видно, в мышлении старой женщины между сегодняшним днем и вчерашним воздвигнута стена», — решил Керстен. Он напряженно обдумывал, как бы пробудить в ней воспоминания о прошлом.

— Да, раньше, — подтвердил он и стал горячо убеждать старуху: — Припомните, пожалуйста. Вот сейчас вы кормите голубей. Сейчас! Старое Място снова отстроено, а раньше все было разрушено. Развалины, одни только развалины, развалины всюду… А до этого? Как вы жили, когда были молодой? Вы работали?

Забельский переводил. Он старался говорить так же убедительно, как Керстен; на мягком славянском языке, изобилующем гласными, слова звучали как заклинание.

Керстен внимательно наблюдал за лицом старухи, и, когда Забельский сказал: «…развалины, одни только развалины, развалины всюду…» — в старческих глазах ее, словно искра, затеплилось воспоминание. Но лишь Забельский перевел «…когда были молодой? Вы работали?» — искра погасла. Керстен понял, что задал сразу слишком много вопросов и сбил ее с толку. Он задумался и едва слышал, что переводил Забельский в ответ: «Да, она работала в одной из сберкасс, теперь получает пенсию…»

Не это хотел узнать Керстен.

— А позже? Позже? — снова стал он расспрашивать старуху. — Припоминаете? Началась ужасная война…

Она кивнула:

— Да, война.

Казалось, старая женщина лишь машинально повторяет эти слова. Сомнений быть не могло: определенный промежуток времени был вычеркнут из ее памяти, у нее изгладилось воспоминание о каком-то периоде жизни.

«Каким же образом пробудить в ней это воспоминание?» — размышлял Керстен.

Луч солнца проник через окно и разрезал сумерки, царившие в каморке.

Керстен посмотрел сквозь запыленные стекла на улицу, где среди строек и сложенных в штабеля кирпичей виднелись последние руины…