Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

— Правду говоря, господин Рандольф, я думаю, что это связано с вами. Эва иной раз говорила о вас, да и я ведь не слепая. А матери, мне так кажется, Эва рассказывала больше. Мама уверена, что вы виноваты в том, что Эва так переменилась в последнее время, перестала ходить в церковь, ну и прочее. А мама в Эве души не чает. Эва была так тверда в вере и так привязана к дому и к старым временам. Мне кажется, мама не так религиозна, как Эва. Она считает, что ходить в церковь — это хороший тон, а мама соблюдает хороший тон, он сохраняет прежние нравы, по крайней мере внешне. Поэтому мама настроена против всех, кто может оторвать Эву от религии. Сама-то Эва, верно, мало ей рассказывала, но мама умеет выпытать из нее решительно все.

Мне все больше нравилась простота, с которой эта женщина говорила о серьезных вещах. Она нисколько не походила на дочь фабриканта, а скорее уж на одну из женщин моего дома, и так как она не скрывала своих мыслей, то и я рассказал о наших отношениях с Эвой. Она перестала чистить картошку, уронила руки на коле-ни я сидела, не сводя с меня глаз.

— Бедная Эва, — сказала она наконец. — Как мало я о ней знала!

Я опасался, что после моей исповеди она возненавидит меня, и обрадовался, увидев, что, наоборот, завоевал ее доверие.

— Нам всем надо помочь Эве, как только она вернется, — закончил я.

— Верно, — согласилась сестра. — Даже думать страшно как одинока она была среди всех, кто ее любит.

Она снова принялась чистить картошку. Муж должен скоро прийти, пояснила она. Я спросил, не могу ли ей помочь, и она, смущенно улыбаясь, пододвинула ко мне кочан капусты, прося разрезать его.

— Я все время жду, не звякнет ли ее ключ в замке, — опять заговорила сестра. — Хорошо, если вы сразу с ней поговорите. Ведь все еще может обойтись. Признаться, я никак не могу до конца понять Эву. У меня тоже не все было гладко. Когда мне пришлось выйти за моего мужа, я тоже думала, что этого не перенесу. Он служил на нашем заводе, и считалось, что, когда мама уже не в силах будет управлять производством, завод перейдет к нему. Но я поборола себя и теперь довольна, он опять много зарабатывает и относится ко мне хорошо. Правда, я уравновешенней Эвы, а тогда я была моложе и ничего другого не знала. Да и времена были другие. Счастье, убеждения и собственная воля не ценились так высоко.

Она рассказывала хорошо и без сантиментов. Я слушал ее и постепенно успокаивался. Она часто употребляла необычные, детские обороты речи, и я невольно смеялся. Она тоже смеялась, забывая на минуту, что болтает так много, чтобы заглушить в себе страх.

Но неожиданно она снова уронила руки на колени и испуганно посмотрела на меня.

— Есть еще одно обстоятельство, которое могло сыграть роль в ее исчезновении. Ведь мама была во вторник здесь, когда Эва вместе с Вольфгангом пошла в театр…

— Что-что? — раздался голос в передней. — Беглянка все еще не вернулась?

Это был Эвин зять, хорошо одетый господни средних лет, высокий, упитанный. Его толстые щеки были тщательно выбриты, редкие волосы тщательно причесаны и напомажены.

— Одни неприятности с этой девчонкой, — пробурчал он раздраженно, когда жена торопливо разъяснила ему, как обстоят дела. — Того и гляди, к нам пожалует полиция. А вы, — обратился он ко мне, — вы тот молодой человек, который был с Эвой в театре? Нет? Тогда, может быть, вы директор школы? Впрочем, не все ли равно, я знать ничего не хочу, у меня достаточно своих дел. В хорошенькую семейку я угодил. Теща истеричка, вполне понятно. Младшей дочери с ней нелегко, но и она тоже с причудами. Кто же это ни с того ни с сего убегает со службы? Знаете, инженеры нужны всюду, им хорошо платят, и в идеологических вопросах они могут всякое себе позволить. Но просто взять и убежать со службы — нет, молодой человек, этого нашему брату тоже бы не спустили. Знаете, чем все кончится? Ее уволят, и останется она на бобах! Единственное нормальное существо из этой семейки заполучил я!

Он схватил жену за плечи и смачно чмокнул ее в затылок. Явно недовольная, она высвободилась из его объятий.

— Бросьте говорить о беглянке, пойдемте-ка лучше в мою оранжерею, к орхидеям, роскошь, скажу я вам. Мы пойдем, Магда, обед ведь еще не готов?

— Премного благодарен, — сказал я. — Но я тороплюсь, у меня еще много дел. Разрешите от вас позвонить?

Из их квартиры я позвонил директору, кратко изложил ему положение дел и простился с Магдой, по ее остренькому бледному личику струились слезы. Супруг еще раз пригласил меня в свою оранжерею. Орхидеи действительно были великолепны, но в ту минуту я не воспринимал их хрупкой красоты.

Темнело, на улице было сыро и холодно. Выйдя из электрички, я направился мимо выгоревших заводских корпусов и фундаментов, оставшихся от бараков, к дачному поселку «Утреннее солнце». Меня знобило. Запах осени, запах холодной мокрой земли и гниющих листьев пропитывал воздух, и, вдыхая его, я потерял всякую надежду еще прежде, чем дошел до улицы № 16, где в заросшем саду стоял, притулившись у заводского брандмауэра, развалившийся домишко.