Повести и рассказы писателей ГДР. Том II

Я думаю, она ревновала бы Эву к любому мужчине, ведь она и помыслить не могла, что Эва уйдет от нее, а тут еще она понимала, что Рандольф оказывает политическое влияние на ее любимицу.

Во вторник, когда я была у мамы, она настойчиво выпытывала у меня все, что я знаю о Рандольфе. Но я и правда ничего не знала, гораздо меньше, чем мама, и, чтобы успокоить ее, могла только сказать, что по вечерам Эва всегда дома, читает или работает. Но мама не поверила мне. Объявив, что не может спать от страха за Эву, она поехала со мною в Берлин.

К несчастью, в этот вечер Эва была в театре, и маме стало ясно, что я ей солгала. Наспех, словно боясь опоздать, она поужинала с нами и уселась в ожидании у окна. Она просидела несколько часов, не проронив ни слова, точно окаменев. Когда мой муж пожелал ей спокойной ночи, она только кивнула в ответ. Она презирала его и не давала себе труда скрывать свое чувство. Только когда в замке звякнул ключ Эвы, она ожила.

— Пошли ее ко мне тотчас же, — сказала мама.

После обычного нежного поцелуя, который по нерушимому обычаю должен был предварять каждую встречу, Эва встала перед ней, как провинившийся ребенок.

— Садись, Эва! — предложила мать. Она говорила с ней как с обвиняемой.

Эва послушно села. Я стояла у окна, на меня никто не обращал внимания, и я впервые почувствовала нечто вроде гнева, глядя на мать, которая обращалась со своей взрослой и любимой дочерью, словно с нашалившей девчонкой. Она знала, как привязана к ней Эва, и использовала это самым эгоистическим образом.

— Ты же понимаешь, Эва, я влачу эту жалкую жизнь в надежде, что ты сохранишь наше наследство до лучших времен. Только благодаря тебе моя старость исполнена смысла. Я целиком рассчитываю на тебя и надеюсь, ты сделаешь все, чтобы избавить меня от мук неизвестности и дать мне спокойно умереть.

Мама, но ты ведь знаешь, что я готова ради тебя на все, что в моих силах.

— Нет, не знаю и не могу поэтому спокойно спать. Я вижу, что ты все больше и больше запутываешься в сетях этого Рандольфа, который хочет совратить тебя с пути веры и порядочности. Не возражай! Я считаю, что ты обязана наконец сделать выбор. Ты же знаешь, документы, подтверждающие наше право на завод, хранятся в безопасном месте на Западе. Утром я поеду туда и перепишу их на твое имя, если ты обещаешь мне, что приложишь все усилия и будешь достойна этого наследства. Понимаешь ли ты, какое доверие я тебе этим оказываю?

— Мама, — сказала Эва умоляющим голосом, — перестань меня мучить этими документами. Я понимаю, что они для тебя значат, и меня радует твое доверие, но должна же и ты понять, что мне они только в тягость. Я не хочу иметь с ними дело. И прошу тебя, забудь о них, забудь о старом времени, о заводе. Как счастливы были бы мы, не будь у тебя этих забот. Попытайся же понять, ведь я не могла бы явиться на глаза своим друзьям, надейся я получить завод обратно.

— А что ты не сможешь явиться на глаза своей матери, если предашь святая святых, это тебе безразлично? Изволь принять решение, сейчас же, немедленно! Неужели твои возлюбленный-коммунист тебе дороже несчастной матери?

— А о моем счастье ты не думаешь, мама?

— Счастлив будет лишь тот, кто хранит наследство родителей.

Я видела, с каким трудом Эва сдерживает слезы. Но она не заплакала. Она встала. Выражение вины и покорности исчезло с ее лица. Она была ниже ростом, чем мать, но в эту минуту казалась высокой.

— Нет, я не могу жить так, как хочешь ты. Я не в силах больше терпеть эту ложь и ненависть. Знаю, тебе тяжело, но другого решения я принять не могу.

— Это твое последнее слово?

— Да, мама, — твердо сказала Эва. — Но надеюсь, что настанет день, когда ты одобришь мое решение.

— Никогда!

В ту же ночь мать вернулась к себе домой. Как только она уехала, я пошла к Эве. Она лежала одетая на кровати и плакала. Я присела к ней.

— Какая мука, — шепнула она. — Но может быть, нужно жестокое прощание, если хочешь начать новую жизнь.

Эва держалась в этот вечер молодцом, и мне хотелось сказать ей, что я попробую хоть сколько-нибудь заменить ей мать. Но у меня не хватило на это духа. Я ведь не помогала Эве выстоять в разговоре с матерью, во время их объяснения я всего лишь присутствовала молча, не поддержала ее. Я чувствовала, что, приняв свое решение, она проявила не свойственную мне зрелость, и нелепо было предлагать ей помощь в такой час. Только в пятницу, когда ко мне пришел господин Рандольф, я поняла, где она почерпнула силы, чтобы принять решение. Но, поняв, я испытала сильную тревогу, чем больше я об этом думала, тем яснее мне становилось, как же трудно было Эве — она сломала мост в прошлое, не ступив еще твердо в настоящее.

Когда в субботу зазвонил телефон и незнакомый голос попросил меня явиться в Шграусберг, где нашли Эву, мне показалось, что на меня обрушился давно ожидаемый неотвратимый удар.

— Она… — Я была не в состоянии выговорить ужасное слово.

— Да, — сказал незнакомый голос. — Мне очень жаль. Прошу вас приехать к комиссару Хандке.