…На полуслове разговор прервался,И в сердце — словно лопнула струна,Но все еще трепещет. Звук отдался.Могильным холодом душа полна. Тоска, тяжелыми отгрезив снами,Встает огромная, как туча пред грозой,Зажглась печаль, и яростное пламяВзвилось пожаром, бурей огневой. Пожар тот мог бы силу дать народу,Казнить тиранов, сжечь Бастилию и тронИ вырвать из оков прекрасную свободу, —Во мне слова, слова рождает он! Товарищ! Не могу хранить молчанье,Отмечена таким проклятьем я:Встречаю словом каждое страданье,Звонка тоскующая мысль моя. Не заглушат часы глухонемыеЗвучащих дум, они звенят, звенят…Так руки узников подвижны, чуть живые,Когда на них оковы загремят. Там, где на всех устах лежит печать молчанья,Где скованы проклятья и хулы,Там, где удушены и песни и рыданья,Глухих и спящих будят кандалы. Пускай гремят они слышней, жесточе,Не буду заглушать. О, если бы моглиОни в сердца людей ударить что есть мочи,В сердца людей, что мохом поросли. Чтоб услыхали все о тех, кто носит цепи,Кто терпит лютые побои палачей,Кто, замурованный в острожном склепе,Проклял безлюдье каменных ночей; О, если б звон оков мог поразить, могучий,Те заспанные, вялые сердца,Покрыть стыдом чело, не ведавшее тучи,Напомнить всем, что ждет оружие борца. О, если б поднялось оружие для бояИ загремело так, чтоб дрогнула земля, —Умолк бы звон кандальный сам собоюИ слов таких бы не сказала я…