Повести о чекистах

— Размышляя о поступке Ферсана, — продолжал майор, — и участии его в захвате бандеровца, я лишний раз убеждаюсь в том, что самостийники более не пользуются поддержкой в народе, хотя и кричат об этом на каждом перекрестке. И это должно нам прибавить силы.

Он остановился около Чащина и вдруг предложил:

— Пока везут к нам Дрына и Ферсана, поговорю-ка я с их дружками здесь. Может, у меня что получится?

Но разговор не состоялся. Один из задержанных, назвавшийся явно выдуманным именем — Иван, прикинулся дурачком. Второй, который был дозорным, вызывающе заявил: «Я ничего не скажу вам. Пусть это сделают другие. Они и будут в ответе». Зубан сказал, что он не знает, где сейчас обосновался Хустовец. Винокурову стало ясно, что ни с одним из них без предъявления улик не найти общего языка…

Майор немного поостыл и, оставив бесплодное занятие, вышел на улицу. Ему вдруг захотелось побыть одному, отдохнуть, подышать свежим воздухом. Он шел по тротуару, стараясь ни о чем не думать.

Пройдя несколько кварталов, повернул обратно.

Около отдела его догнал фургон. Из кабины вышел Зуев, который в нескольких словах рассказал о результатах допроса Осадчего.

— Оказывается, когда Марина пришла с завтраком, они были уже готовы к уходу с усадьбы. Коломейский приказал Станиславу задержать ее. Вот Осадчий и выскочил из бункера.

— А насчет Хустовца?

— Отказался указать.

— Ну и шут с ним. Сейчас сюда доставят Дрына и Ферсана.

— Как? Откуда взялся Дрын?

— Его поймали жители Иршавы и сдали в милицию. Я вас попрошу: допросите Дрына. Узнайте, с чем он ехал от Коломейского. Скажите, что патрон его в мире ином, и ему бояться теперь нечего.

* * *

В кабинет начальника отдела ввели Ферсана. Им оказался хилый с виду мужчина с испитым лицом, беззубый, отчего верхняя губа его ввалилась внутрь. Он был одет в залатанную свитку, на голове — соломенная шляпа. Поклонившись Чащину и Винокурову, осторожно сел на краешек указанного ему стула.

— Почему вы ушли из банды? — спросил Винокуров.

Ферсан поднялся.

— Сидите, сидите, — остановил его майор. — Если вам трудно на это отвечать, можете не говорить нам…

— Почему трудно? — переспросил Ферсан, пожевал губами и спокойно рассказал о причинах, одной из которых был его собственный баран, которого хустовцы закололи у него на глазах и уволокли вместе со шкурой.

— Только тогда до меня дошло, — заключил он, — что они люты, как дикие кабаны.

В глазах Винокурова блеснула еле заметная усмешка.

— Ну, а если бы бандеровцы не тронули вашего барана, значит, вы продолжали бы якшаться с ними?

— Извините, пан начальник, — всполошился вдруг Ферсан, — случай с бараном только подтолкнул меня отмежеваться от самостийников, а в их делах я давно разуверился.

После минутного молчания Чащин спросил:

— Где вы так хорошо научились говорить по-русски?

— В соседях у нас жил русский. Мой дед и отец дружили с ним. Они научились у него, а я от них.

Это объяснение растопило последний ледок недоверия к Ферсану. Чащин предложил ему папиросу, но тот отказался.

— Не курю, — виновато улыбнулся он. — С детства не приняла душа дыма. Так и не стал курить.

Чащин встал и подошел к Ферсану. Тот тоже поднялся.

— А вы бы не смогли указать нам, где сейчас скрывается банда Хустовца?

— Коль вы плохо знаете Верховину, мне будет трудно объяснить вам, — после минутного раздумья, просто, по-деловому, ответил тот. — Свора Стефана обосновалась в верховьях Теребли, у Вишковского перевала. Окажись я в тех местах, было бы куда яснее, но…

— Что же вам мешает? — вступил в разговор Винокуров.

Ферсан замолчал. Ладонью потер небритую щеку и опустил глаза. Наступило неловкое молчание.

— Может, вы боитесь Коломейского? — тихо спросил майор. — Так его группа на усадьбе обезврежена!

Ферсан недоверчиво посмотрел на Винокурова: «А не врешь?!»

— Вы знаете его почерк? — продолжал майор, увидев проявившийся интерес Ферсана.

— Почерк, скажу так, узнаю, — осторожно заметил он. — Правда, я сейчас без окуляров, очи не дюже доглядають… А правда, що щербатый того… лишен свободы?

— Конечно, правда, — подтвердил Чащин, умолчав о смерти Коломейского. — Посмотрите на эту бумажку и вы поймете, что обмана тут нет никакого, — он показал записку, вынутую Пивнем из пояса Коломейского.

— Кажется, писано рукой рябого, — проговорил Ферсан. — Но куда он засылал Дрына?

— К Хустовцу, — ответил Винокуров. — Ну, так как, с нами или домой?

— Я бы всем сердцем с вами, да жинку не хотелось бы тревожить…

Александр Лукич обнял Ферсана за плечи и дружески проговорил:

— Жена, конечно, вас простит за небольшую отлучку с нами. Но вы человек неглупый и должны понимать, что в таком нейтральном положении вы долго не продержитесь. Все равно к какому-то берегу нужно приставать. Вы уже помогли нам, задержав Дрына, и тем самым первый шаг сделали, чтобы порвать с прошлым. Теперь должны решиться на второй шаг: помочь уничтожить всю банду. Вы нам необходимы именно сегодня, завтра ваша помощь уже будет не нужна. Хустовец сменит место стоянки, и нам придется искать к нему нового проводника. Пройдут недели, а может, месяцы. Сколько за это время прольется крови…