Поворот за мостом (СИ)

Вечером в округе всегда так тихо — даже стрекот сверчков не нарушает этого молчаливого, грандиозного спокойствия, так что любой громкий звук разносится на многие мили, будь то вскрик птицы или блеяние чьей-то козы.

Или выстрел.

Я услышала выстрел так четко, словно кто-то дал залп из ружья прямо здесь, рядом со мной или даже в меня. Но я знала, что он не здесь, он там, у них, может, в сарае, или в загоне для коров, или же отстроенном не так давно амбаре, или в поле.

И снова эта удушающая, могильная тишина.

Обессиленная, я рухнула на колени в траву, проклиная себя за слабость и усталость, за то, что не верю, что это может быть вовсе не то, что я думаю.

На пастбище трава была низкая, подъеденная скотом, так что ферма Уилксов открывалась передо мной живописной панорамой.

Я наблюдала, как зритель в кино, как моргнула лампочка на их террасе, когда кто-то вышел из дома во двор; как высокая грузная тень метнулась к пристройке неподалеку, а за ней и вторая, маленькая и низкая.

Слезы обжигали щеки. Картинка расплылась перед глазами.

Но я прекрасно все слышала — как, не прошло и минуты, пространство разорвал громкий женский крик, вопль, и вой — все в одном раскатистом, полном боли, отчаяния и неверия звуке, гораздо более страшном, чем звук выстрела.

И от этого крика в жилах застывала кровь. Я знала, что запомню его на всю жизнь, и закрыла уши, чтобы хоть немного заглушить его отголоски.

Повалившись лицом в траву, я взвыла, как зверь, эхом отвечая боли на том конце поля. Я думала, что не вынесу этого, что никогда не смогу пережить подобное дважды — так раздирает внутренности осознание случившегося и вина за то, что ты не успел.

Я могла предотвратить, могла понять; знаков было предостаточно, я могла догадаться, могла быть быстрее, могла пойти к Анне и позвонить от нее, могла взять машину, могла сразу прочесть письмо, могла не отпускать никуда Эрни, могла сказать, что все будет хорошо, и задержать его, и выслушать, и взбодрить, Эрни, Эрни, Эрни…

Это все не со мной и не про меня.

Я вся сжалась в комок — только бы не нашли, только бы не сказали, не подтвердили. Остаться тут, пока не окажется, что все сон, все неправда, все шутка. Только бы не Эрни, только бы не Эрни.

И только бы успеть, успеть, успеть…

Я уже не плакала, когда меня нашли. Может, уснула, а может, не вынырнула еще из пропасти разочарования к самой себе.

В глотке стоял странный привкус — может, меня вывернуло, не знаю. Я не могла дышать. Глаза превратились в узкие щелочки, опухли и болели.

Нашел меня Сэм, он меня и привел домой.

Я слышала голос Акселя — его злой испуганный вскрик — «что с ней?» — и Сэмми ответил так тихо, что этого я не разобрала.

Я заставила себя посмотреть на него. Аксель стоял на пороге, держа в руках плоскую коробочку или еще что-то, обернутое голубой подарочной бумагой.

Я молча уставилась на этот предмет, мысленно гадая, что же внутри — только бы отвлечься, хоть на секунду, только бы не смотреть Акселю в глаза.

Но Сэм не дал мне даже попытаться: молча отвел меня в спальню Акселя, прикрыл дверь и что-то зашептал ему, и я опять не смогла разобрать, что именно. А потом Аксель вошел, и Сэма уже не было, и я услышала этот звук: легкий шорох, как когда разворачиваешь лист, чтобы прочесть то, что никто и никогда не должен был писать.

И я что-то закричала ему: не хотела, чтобы он пережил то же, не хотела, чтобы он узнал, чтобы бежал через пастбище, чтобы не успел и чтобы услышал этот страшный вопль. Аксель оказался рядом, что-то шептал, успокаивая.

Не ходи, не ходи, не уходи.

Он не ушел. Аксель остался со мной, хотя это я должна была быть той, кто останется с ним, защитит его, оградит от этого.

Я вообще не отдавала себе отчета в том, что говорю и что делаю, со мной словно случился какой-то странный бредовый припадок.

Что ты наделал, Эрни, что же ты наделал.

* * *

Поминальная служба была скромной. Самый простой закрытый деревянный гроб, несколько букетиков искусственных цветов сверху, седовласый священник в белой далматике.

Вся церемония прошла для меня словно во сне. Перед выходом из дома я нашла в аптечке мистера Хейза успокоительное и приняла пару таблеток — такие же я пила, когда умерла мама, — поэтому наблюдала за происходящим подобно сомнамбуле, с почти умиротворяющим спокойствием и отстраненностью.

Аксель прочел излюбленное «О капитан, мой капитан» Эрни. Он не плакал, и это было плохо. Я знала, как ему больно, и хотела бы, чтобы он нашел способ хоть немного облегчить свою боль.

Несколько участников прощальной церемонии тоже выступили с речью — среди них Сэм, один из братьев-близнецов Хиггсонов, одна из сестер Эрни и даже Фокс и Долорес, официантка из «Старого Лиса», которая и на похороны пришла в неуместно короткой юбке, пусть и черной.