И вот в таком салоне появился Игорь Моисеев, почти как в романе Булгакова: «Когда я пришел туда в первый раз, открыла горничная с наколкой, фартуком — все как в добрые старые времена. Луначарский выходит, берет меня за руку, вводит в зал и говорит: “Хочу вам представить молодого человека, которому я предсказываю большое будущее. Один из немногих интеллигентных людей, которые работают в Большом театре”. А я был тогда действительно очень начитанным, говорил хорошо по-французски. “Прошу представить”. Представляют: Маяковский, Таиров, Мейерхольд, Анри Барбюс… Пошли беседы, я себя чувствовал в абстракции полной, потому что обсуждали какие-то премьеры и все прочее, а я ни бэ ни мэ. Я понял, что не тяну на такое общество и что мне надо либо подтянуться, либо не ходить. И вот в течение полутора лет я каждый день ходил в библиотеку Исторического музея и изучал историю искусств». Когда Моисеева в 1936 году после назначения Самуила Самосуда ленинградцы окончательно выдавили из Большого, помочь ему уже было некому. В следующий раз он вернется в театр только в 1959-м, ставить «Спартака».
А Иван Козловский переместился в другие места, заведя дружбу с ближайшей сталинской обслугой: личным секретарем Александром Поскребышевым и начальником охраны Николаем Власиком. Они дружили семьями, отмечали вместе дни рождения и Новый год, устраивали просмотры кинолент. Здесь, конечно, была иная атмосфера, нежели у Луначарского, более казенная, как и мебель с металлическими бирками в квартирах. Пьесы и стихи никто не читал. Дочь Ивана Семеновича Анна запомнила частые поездки на госдачи к Поскребышевым и Власику, когда «у входа машину всегда останавливали, из будки выходил охранник и проверял документы. На этих казенных дачах было много прислуги и роскоши. На даче Поскребышева в просмотровом зале вишневого цвета гостям крутили трофейные фильмы. В один из вечеров показали “Сестру его дворецкого” с Диной Дурбин. Рядом со мной, маленькой, сидела Светлана Сталина».
Дружба с Власиком помогла в очередной раз защитить Козловского от необоснованных, как он считал, претензий Большого театра. После войны певец отправился в концертное турне по частям Советской армии, дислоцировавшимся в Германии, Австрии и Чехословакии. Иван Семенович так долго ездил, что на его основной работе у дирекции кончилось терпение. Его отстранили от выступлений на целый квартал. Тогда жена, Галина Сергеева, написала Сталину письмо с просьбой «прекратить это сознательное или бессознательное изматывание человека! Ведь речь идет о теноре с очень тонкой конституцией, который может и должен еще работать и работать». Челобитную передал Власик. От Козловского отстали. А дружба с Поскребышевым была настолько тесной, что саму Сергееву как-то вызвал Берия, потребовав дать показания на сталинского секретаря, якобы устраивающего у себя дома оргии. Она никаких показаний не дала. Так что независимое поведение Ивана Семеновича в бытность его работы в Большом театре имело вполне себе конкретные причины.
Ревность артистов друг к другу — явление привычное, до тех пор, пока не выходит за приемлемые рамки. Но иногда она принимает причудливые формы. В 1949 году Большой театр готовил торжественное приветствие к юбилею МХАТа. Директор Солодовников дал задание Покровскому с Кондрашиным использовать хор, оркестр и чтобы при этом было весело: «Но учтите, что это не капустник — все должно быть в достаточной степени солидно и без хохм!» Да уж какие хохмы — на дворе вовсю идет борьба с космополитами, а, как известно, хорошо смеется тот, кто смеется последним (этим последним в Советском Союзе был тогда всем известный человек).
Думали они, думали и придумали — начнется действо с полонеза, во главе которого будут идти Николай Голованов об руку с Антониной Неждановой, затем выход всех корифеев Большого театра. Само приветствие должно звучать на музыку великих русских композиторов, но с актуальным поздравительным текстом Сергея Михалкова. Марк Рейзен будет петь Варяжского гостя из «Садко», Александр Пирогов — песенку Томского из «Пиковой дамы», баритоны — хором Веденецкого гостя, а теноры Сергей Лемешев и Иван Козловский — «Я люблю вас, Ольга», причем обращаясь к чеховской вдове Книппер-Чеховой. Довольно остроумно и находчиво. Не как в нынешнем КВН.