Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Учитывая необычность ситуации для «первачей», которые должны были, соседствуя друг с другом, стоять на сцене не своего, а чужого театра (психологическая несовместимость!), режиссеру праздника требовалось проявить изрядную смекалку, дабы свести всех их вместе, чтобы они еще не подрались. С каждым из народных артистов встретились по отдельности, внушив ему исключительность именно его роли в предстоящем выступлении и вручив текст, написанный зачем-то крупными буквами. На удивление, все согласились. И во время репетиций с Рейзеном и Пироговым вроде все обошлось. Марк Осипович только спросил: «Можно ли лорнетку? У меня нет очков…» — на что стоявший рядом Пирогов саркастически заметил: «Шаляпин тоже всегда с лорнеткой выступал…» И тогда Рейзен отказался: «Ну нет, лорнетку не надо, я монокль надену…»[85]

А вот с Козловским и Лемешевым пришлось помучиться. Сергей Яковлевич пришел на спевку вовремя, а Иван Семенович опоздал минут на двадцать, как обычно. Обо всем заранее с каждым из них договорились. Номер должен был начинать Козловский фразой: «Я люблю вас», а Лемешев подхватывал: «Я люблю вас, Ольга». Спевка была в хоровом зале бельэтажа. Посреди — рояль, концертмейстер заиграл, вдруг Иван Семенович говорит:

— Одну минуточку, давайте я спою и первую и вторую фразы.

— Но, Иван Семенович, вторую фразу уже выучил Лемешев. Так задумано по сценарию.

— Ну ладно, давайте!

Концертмейстер начинает играть. Козловский не поет, говорит:

— Вы знаете, мне бы хотелось спеть вторую фразу, можно Сергей Яковлевич споет первую?

— Ну, пожалуйста.

Рояль играет. И тут оба певца хором поют первую фразу. Лемешев не выдержал:

— Так кто же поет первую фразу? Иван Семенович, скажите, что вы хотите петь: первую или вторую фразу? Я вам уступаю, только вы скажите точно, не меняйте…

— Ну хорошо, я первую фразу пою.

Опять зазвучал рояль. Козловский не поет.

— Иван Семенович, в чем дело?

— Ну, вы знаете, может быть, лучше он споет вместо меня?

Тут уже сдают нервы у Покровского. Кондрашин описывает дальнейший разговор:

«— Иван Семенович, поймите, поют два знаменитых Ленских, которые никогда в одном спектакле не участвовали. Для юбилея МХАТа и для приветствия Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой они вдвоем поют одну партию. Как же можно ради этого Козловского заменять кем-то другим?

— Вы знаете то, что мы не поем вместе в одном спектакле, это не моя вина. Я как раз только что хотел Сергею Яковлевичу предложить принять участие в одном концерте вместе со мной.

— И что же это за концерт?

— Я хотел в Колонном зале устроить концерт в пользу ветеранов сцены. И у меня мысль такая. Я выйду и спою арию Синодала, а потом за ширмой будет джаз-оркестр (я уже договорился с Утесовым) и он начнет играть в джазовой обработке песню Индийского гостя, которую будет петь Сергей Яковлевич…

Смотрю, у Лемешева наливается шея, а лицо белеет:

— Нет уж, увольте, этого я позволить себе не могу.

— Ну вот видите, я всей душой…

Я говорю:

— Давайте закончим дискуссию. Иван Семенович, какую фразу вы поете — первую или вторую?

— Давайте вторую.

Играется вступление. Опять вступают хором. Лемешев швыряет ноты.

— Вот что, сейчас уже десять часов, у меня завтра Синодал. Вы, пожалуйста, разберитесь, кто какую партию будет петь, я ухожу.

Я его пытаюсь задержать. В это время опять из угла голос Покровского:

— Иван Семенович, а я ведь знаю, почему вы хотите петь вторую фразу.

— Почему?

— Потому что вы после слова “Ольга” хотите добавить “Леонардовна”.

У того расплывается лицо.

— А как вы узнали? — отвечает он елейным голосом.

— Иван Семенович, если вы будете применять ваши штучки, я вообще откажусь от участия. Вы начнете хохмить, публика начнет смеяться во время пения следующей фразы, а я и так не уверен в тексте, сами понимаете, какая ответственность. Вы решайте, как вы будете, я пока не отказываюсь от этого участия, но сейчас прошу меня освободить, я иду готовиться к спектаклю, — говорит Лемешев.

— Вот видите, я всей душой, а Сергей Яковлевич капризничает, — отвечает Козловский».

Лемешев ушел, разговор с Козловским закончился в кабинете директора Солодовникова. Доведя Покровского и Кондрашина до белого каления, Иван Семенович как ни в чем не бывало сказал, что видит приветствие совсем иным:

— У меня мысль: я выйду в красной рубахе, подпоясанной тесьмой, и со мной будет ансамбль цыган с гитарами (есть у меня знакомые там), и, встав на колени перед Ольгой Леонардовной Книппер-Чеховой, спою ей цыганский романс, который очень любил Антон Павлович.

— Иван Семенович, это очень хорошая идея. Очень уместна она была бы в ВТО, когда будут чествовать Ольгу Леонардовну, а здесь — Большой театр приветствует Художественный театр, и вы являетесь важным звеном, но звеном в цепи Большого театра, поэтому я бы вас очень попросил не отказываться от того, что вам предлагают Борис Александрович и Кирилл Петрович.

— Так я и знал, — говорит Козловский, — вот так всегда все наши идеи… пожалуйста, пожалуйста, согласен.