Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Выйдя из директорского кабинета, участники спевки долго не могли разойтись: Козловский битых полтора часа уговаривал Кондрашина отдать ему всю партию целиком. Лишь за полночь Ивана Семеновича удалось выпроводить домой, но не без приключений: для него пришлось открывать существовавший тогда так называемый директорский подъезд, поскольку все другие охрана опечатала. У суеверного Козловского был такой «бзик»: он входил в одну дверь, а выйти должен был непременно через другую. Другими символами вечной молодости Ивана Семеновича были рваный, державшийся «на соплях» портфель и шапка-малахай, которые он таскал с собой в театр, веря в то, что они не только приносят удачу, но и берегут от сглаза. А еще перед спектаклем он должен был обязательно уронить ноты, чтобы затем сесть на них — хорошая примета! Ну а каким именно получилось приветствие МХАТу, можно сегодня посмотреть на старой кинопленке…

Приведенный нами разговор Козловского с коллегами по театру иллюстрирует, насколько сдержанно он вел себя, почти никогда не повышая голоса (не тратя нервы по пустякам, могли бы подумать мы), и все равно добивался своего. Даже голосок у тенора был «елейным», что и выводило из себя его собеседников, полагавших, что он над ними элементарно издевается. Но Иван Семенович не издевался — он просто был большим выдумщиком, стараясь все время внести в поведение новизну, оригинальность и необходимую, на его взгляд, творческую жилку. Например, когда он в молодости пел графа Альмавиву, то, желая подчеркнуть веселый характер своего героя, притворяющегося пьяным, тащил за собой игрушечную пушку. А в роли Фауста танцевал с балеринами, пытаясь сделать «поддержки». В «Евгении Онегине», изображая смущение Ленского перед Татьяной, он поднимал с пола сцены якобы божью коровку, бережно неся ее на соседний куст. И так до старости: исполняя в 1980 году на своем восьмидесятилетии партию Ленского, певец вышел в седом парике, показывая, как постарели и он, и его лирический герой. В общем, по приколам и примочкам (свойственным лишь его героям и не использовавшимся другими певцами) Иван Семенович считался непревзойденным мастером, не зря его называли «гениальным заводилой».

Желание потянуть на себя одеяло или показать дышащему в затылок молодому конкуренту его место — все это имеет в повседневной жизни театра свое законное основание. Сами артисты, как правило, справиться с собственными амбициями не в состоянии, апеллируя не к совести, а к дирекции. Когда противоборство между творческими людьми выходит на поверхность, то отнюдь не красит ни сам театр, ни его труппу. В Большом театре принятой формой выяснения отношений были открытые письма в газету «Правда», как это случилось в марте 1978 года в связи с постановкой «Пиковой дамы» в парижской Гранд-опера. Дирижировал спектаклем Геннадий Рождественский, а ставил Юрий Любимов в музыкальной обработке Альфреда Шнитке. Интерес к спектаклю обозначился заведомо большой, учитывая ангажированность всех трех названных деятелей культуры и их не вполне советское поведение в глазах мировой культурной общественности. В опубликованном «Правдой» письме «В защиту “Пиковой дамы”» говорилось об извращении авторами постановки русской классики, «обожаемой советским народом». Подписал письмо коллега Рождественского — дирижер и народный артист СССР Альгис Жюрайтис, подозреваемый апологетами Геннадия Николаевича в банальной зависти и мести (Жюрайтис предпочитал дирижировать руками, шутя, что палочки нужны ему для суши). Итогом громкого скандала стали запрет Любимову на выезд в Париж на генеральную репетицию оперы и срыв спектакля, не прибавивший авторитета Большому театру.

Другой похожий случай произошел в 1979 году в связи с обнародованием в «Правде» открытого письма Мариса Лиепы, в котором он раскритиковал художественные методы работы главного балетмейстера Юрия Григоровича. Публикация привела к обратным результатам — к отстранению автора статьи от работы в театре и его последующему изгнанию из Большого, закончившемуся преждевременной смертью артиста в 1989 году. Все эти и прочие статьи, конечно, не могли появиться на страницах партийной газеты без предварительного одобрения сверху. И здесь вновь возникает тема высокопоставленного влияния. У каждого из участников проявившихся на поверхности склок и разборок была своя поддержка (реальная, а не балетная), другой вопрос, у кого «рука» была сильнее, тот и побеждал — то есть речь шла не о творческом состязании, а о борьбе за место под солнцем в главном театре страны.