Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Что же касается юбиляра Рейзена, то к концу жизни он придерживался все более радикальных взглядов среди жильцов дома, которым осуждение прошлого (для них это был золотой век!) было несвойственно. Одному из гостей, сравнившему его с Шаляпиным, мудрый Марк Осипович ответил: «Зачем вы сравниваете меня, раба, со свободным человеком Шаляпиным? Шаляпин, если ему нужно было, мог разорвать занавес или потребовать сменить дирижера. А я после каждого спектакля в Большом театре дрожал, прислушиваясь к машинам: не за мной ли приехали? Вы думаете, что это не перешло в само звучание голоса?» Плюрализм мнений двух певцов-могикан был вызван и характеристикой ролей, ими исполняемых. В самом деле: какие претензии идеологического плана можно было предъявить к Ленскому или Юродивому в исполнении Козловского? Да никаких. Юродивый — воплощение страдающего народа, живой укор прогнившему царскому режиму. А вот Рейзен-Годунов чуть не стал последней партией для артиста, которого в 1940-х годах обвинили в подозрительных аналогиях: мучающийся муками совести русский царь кому-то там наверху в Кремле вдруг напомнил… в общем, понятно, кого и что. А ведь и правда — параллели напрашиваются. Опасная это опера — «Борис Годунов»!

Развивая мысль о тяжести шапки Мономаха, в чем-то равноценной огромной ответственности солиста Большого театра, Иван Семенович принялся рассказывать о своей встрече с живым, а не оперным царем — Николаем II, приехавшим как-то в Киев. Давно это было. Самодержец Всероссийский, послушав хор Михайловского Златоверхого монастыря, оценил природное дарование одного из певчих — и к царю подвели мальчишку с красивым голосом, вот, говорят, наш самородок — Ивасик Козловский, со всего Киева прихожане приходят его послушать! Козловский на всю жизнь запомнил лицо царя: «Он был очень улыбчив, мягкий, очень добрый» (ну прямо как Сталин — добавим мы). Рейзен встречей с царем похвастаться не мог, у него от той эпохи остались словно напоминание два георгиевских креста и следы от ранений: Марк Осипович воевал еще в Первую мировую.

А молодежь 1980-х все сидела и слушала и вскоре, как это часто бывает, поспешила откланяться. Наутро Магомаев решил осведомиться у Рейзена о его здоровье: все-таки десятый десяток человеку! А тут такие перегрузки — юбилей в Большом театре, потом банкет. К его удивлению, на другом конце телефонной линии прозвучал бодрый бас Рейзена: «Ах, молодежь, вы вчера странно вели себя: ничего не ели, не пили, ушли рано. А мы, старики, кутили до утра. Винца выпили. Хорошо!» Марк Осипович и в дальнейшем напоминал о себе жителям окрестных к Брюсову переулку домов, выходя на прогулку с супругой Рашелью Анатольевной (она была на три года его моложе): «Если мы слышали, как пробивается сквозь стекла зычный голосище, бросались с Тамарой к окну: Рейзен с женой на променаде. Идет, идет — вдруг остановится и что-то начинает супруге доказывать. Да так живо, так настойчиво, во весь свой набатный глас. Всякий раз, провожая взглядом эту трогательную парочку, словно из другого, минувшего и какого-то степенного, обстоятельного века, мы думали: “Вот чудо и совершенство природы, стихийное явление! Сто лет в обед, а ведь на своих ногах. И всю ночь гуляет под вино. И волнуется, как мальчишка. И есть о чем и в девяносто лет поговорить с женой, что-то горячо обсуждать”…»

Брюсов переулок. Не было в Москве другого такого, так густо заселенного сотрудниками Большого театра, его живыми легендами. Тут в какую сторону ни погляди, непременно наткнешься на мемориальную доску, извещающую о том, что «в этом доме с такого-то по такой-то год жил народный артист СССР, выдающийся певец (танцовщик, дирижер, режиссер) имярек». Тесно здесь и от памятников — Ростроповичу, Хачатуряну, Магомаеву. И это при том, что далеко не все жильцы этого переулка удостоились личной мемориальной доски — места бы на всех точно не хватило. Больше всего мемориальных досок на доме номер семь, еще в середине прошлого века за ним прочно закрепилось название Головановского — по имени одного из самых известных и влиятельных его жителей Николая Семеновича Голованова, возглавлявшего здесь жилищный кооператив «имени Неждановой». А еще этот дом долго называли домом Большого театра, до тех пор пока в Москве не построили и другие дома для труппы первого театра страны (например, на улице Горького).