Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Цветы на каждом спектакле надо было бросить непременно к ногам балерины, чем профессионально занимались «кидалы» — фанаты, обладающие спортивными навыками метания диска и копья. Ошибка стоила дорого — во-первых, цветы были дефицитом; во-вторых, не рассчитай траекторию полета, и букет мог упасть к ногам совсем другой примы. Хорошо еще, что директора рынков, цветочных магазинов и дворцов бракосочетания тоже любили балет. По количеству цветов на спектакле соревновались не только сами артисты, но и их поклонники. Чем больше «кидон» (число залетевших на сцену букетов) — тем лучше. Как приятно выйти после спектакля с охапкой цветов, теряя по пути розы и гвоздики!

Словно за румынской мебелью, за билетами на убойные спектакли поклонники стояли в кассы театра ночами, разве что костров не разводили. Номерочки — кто за кем стоит — писали химическим карандашом на ладонях: «У меня была знакомая кассирша в кассе брони, и она в день спектакля оставляла мне билет, а я ей сверху давал 50 копеек. Экономил на завтраках, сдавал бутылки, книги тащил из дома и продавал…» Странно, что Мосгорисполком не догадался устроить рядом с театром пункт сбора стеклотары — это было бы и удобно зрителям, и послужило бы проявлением «рачительного хозяйствования», как тогда писали в газетах.

Забота о том, чтобы наиболее активные поклонники смогли проникнуть на спектакль, будь то по контрамарке или билету, также являлась частью повседневной жизни театра. Некоторые солисты даже сами снабжали их билетами, пропусками на репетиции (при стоимости билета в три рубля и зарплате примы в 400 рублей это было вполне доступно). В благодарность за преданность та или иная балетная богиня иногда сходила с пьедестала, позволяя поклонникам ненадолго приблизиться к своему телу: ободряла ласковым словом по пути от подъезда до машины, привозила с гастролей сувенирчик — значок с Эйфелевой башней или платочек, дозволяла привести дрова для камина на дачу, прибраться в квартире, а Плисецкая однажды пригласила даже на банкет по случаю присуждения очередной правительственной награды, не всех, конечно: все в ресторан «Прага» не влезут, но наиболее стойких и давнишних. Фанатов, осененных вниманием кумира, распирало от гордости и сопричастности к деланию высокого искусства. Такие люди сразу поднимались в глазах единомышленников, занимая более высокое место в «министерствах». И все же артисты держали дистанцию, расценивая свое появление на сцене как самый главный подарок для ошалевших поклонников.

Проникновение в дом кумира было порой обусловлено всякого рода нюансами, совершенно для непосвященного зрителя неожиданными, когда последнее слово оставалось не за самой балетной богиней, а за ее матушкой. Большую роль в этом смысле играли мать Плисецкой Рахиль Михайловна и мать Максимовой Татьяна Густавовна. Они могли отдалить того или иного поклонника от своих царственных дочерей за слишком грубую навязчивость или, наоборот, — недостаточную преданность. А приглашение попить чайку в доме балерины было высшей формой похвалы.

Казалось бы, для чего таким признанным звездам, как Плисецкая или Бессмертнова, нужны были свои прикормленные болельщики? Оказывается, нужны, да еще как. Ведь овации не только повышают настроение, но и дают элементарную возможность передохнуть перед следующим па-де-де или фуэте: «Заканчивается адажио в “Лебедином озере”. Если в зале не было ни одного “сыра”, то артист на поклон выходил один раз. Когда же в зале сидели свои — четыре раза и более вызывали. “Сыры” заводили зал и доводили его до скандежа. А скандеж — значит успех артиста. Еще важно, что за время, когда шли аплодисменты, артист успевал отдышаться. Но мы могли и “опустить” кое-кого… Похлопывали не к месту на вариациях, чтобы сбить артиста. Мяукали на все голоса…» А еще могли оскорбить неприличным словом заезжую звезду из Кировского. Однажды, как свидетельствует театровед Марина Райкина, жертвой оказалась Наталья Дудинская, узнавшая с галерки, что она «пенсионерка». А вот ленинградку Аллу Шелест в «министерстве» Плисецкой любили, ибо Майя Михайловна ее уважала: «У Шелест был дар необыкновенного перевоплощения. На сцене она была немыслимо красива. Божественно красива. После представления затухала, снимала грим, вставала под душ. И когда проходила через толпу наэлектризованных ею поклонников, запрудивших тесный артистический подъезд, то ее не узнавали. Она шла домой одна. Так была неприметна».