Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой

На художественно расставленных и уставленных столах в Доме актера было тесно от яств. Гостей, без устали поднимавших тосты за именинника и перебивших в тот вечер за его здоровье гору хрусталя, развлекал живой скрипач — популярный у московской богемы Александр Якулов, музыкальный руководитель цыганского театра «Ромэн» (и племянник Жоржа Великолепного). В галерее Шилова на Знаменке висит портрет Якулова — красивый, высокий человек во фраке, с гривой роскошных волос. Якулов снимался и в кино, в частности про неуловимых мстителей.

Свой юбилей Мессерер отметил по-настоящему, по-богемному. Зачем он это сделал именно таким образом, художник объяснял позднее: «Я сам с изумлением вспоминаю многие свои поступки вроде этого. Такие фантастические акции тогда в Москве мало кто мог затеять. Тогда жизнь была регламентирована, проходила под постоянным наблюдением разнообразных органов и в общем-то была бы невыносимой, если ее маразму не противодействовать. Не сотрясать ее казенные устои хотя бы подобным “богемным” образом. Не хочу теоретизировать, но, видимо, в моем характере всегда было некое фатальное предощущение судьбы, убежденность в том, что я все делаю правильно, неясное, но твердое понимание своей роли и в искусстве, и в жизни страны». А страна тем временем на всех парах катилась к развалу. Праздник, устроенный Мессерером для московской богемы, с высоты сегодняшнего времени тянет на пир во время чумы.

Символична и дата, на которую пришелся пожар, уничтоживший Дом актера со всей его советской богемностью, — 14 февраля 1991 года. Дом актера сгорел ровно в пятьдесят четвертый день своего рождения. Внутренние помещения выгорели полностью, а вместе с ними погиб и бесценный архив, не говоря уже о ресторане. Заново Дом актера возродился на старом Арбате уже при Ельцине, но это было совсем другое заведение — без легендарного ресторана.

В 1960-е годы возрождение пережила и кафешантанная атмосфера, пусть несколько в ином обличье, но все же случилось это в старинном кафе «Артистическое», что обосновалось в проезде Художественного театра, 6, чуть ли не с 1903 года. Советская богема называла его «Артистик», намекая на некую французскую наследственность. Вряд ли можно найти более намоленное место, ведь кафе располагалось в двух шагах от МХАТа. Похоже, что они и родились почти в одно и то же время, ибо не могли жить друг без друга: театр без кафе, а кафе без театра. А как иначе — принять на грудь перед спектаклем сам Бог велел. Ходульные пьесы советских драматургов играть на трезвую голову было весьма трудно. И поэтому сюда с удовольствием заглядывали корифеи-мхатовцы — по-гусарски опрокинуть у стойки полтишок коньячку «как обычно». Был такой случай после войны. Алексей Грибов, игравший Ленина в «Кремлевских курантах», не успел совершить ритуальное возлияние до спектакля и в антракте смело отправился в «Артистическое». Появление живого Ильича на улице произвело неизгладимый эффект на прохожих — Грибов-то был в гриме. А вот многоопытная буфетчица в кафе не смутилась пьющему армянский коньяк вождю мирового пролетариата: и не такое видела!

Состав публики, отдыхавшей в кафе, определялся его местоположением, просиживала здесь свою стипендию и подрастающая актерская смена из Школы-студии при МХАТе (беря пример с мастеров), а с ними и питомцы Московского университета. В кафе был и свой питомец — огромный черный кот, разгуливавший по залу, то и дело залезавший на колени к некоторым посетителям, из чего напрашивался вывод, что они здесь не впервой и усатый им доверяет. В народе кафе называли «У кота».

Здесь в конце 1950-х годов состоялось одно из первых выступлений Булата Окуджавы — факт сам по себе поразительный, ибо для любых концертов в общественных местах либо точках общественного питания требовалось разрешение цензуры, строго следившей за репертуаром. «Устроить публичный концерт поэта и певца, о котором главная комсомольская газета страны только что опубликовала задушевно-разоблачительную статью! Чью непривычную фамилию эстрадные пародисты назойливо и незатейливо рифмовали со словом “Ржавый”! Бесконтрольная художественная инициатива, донеси о ней кто-нибудь, наверняка не осталась бы без последствий. Как ни странно, не донесли… На дверях кафе в тот вечер вывесили уклончивую, но привычную публике табличку: “Закрыто на мероприятие”… В ногах у поэта стоял огромный студийный магнитофон, старомодный даже по тем временам, неподъемный даже на вид», — вспоминал Анатолий Макаров. Запись концерта в кафе на пленку и возможность ее копирования создавали ощущение независимости и безнаказанности. Вслед за Окуджавой выросла плеяда бардов, чьи песни переписывали друг у друга. Так магнитофон стал инструментом распространения внутренней свободы.