Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

«И тому ныне год он, Иван, Спаса Ярославского монастыря с крестьянином Иваном Голым да Суконного двора с ученики Афонасьем Столяренком, Михайлой Денисовым в разныя дни в банях, а имянно Всесвяцких, Москворецких, в Кузнецких, что за Петровским кружалом, в Тверских ямских у разных парелщиков крали рубахи, и порты, и штаны, а во сколко поймов, того сказать за множеством не упомнит. И оное платье продавал товарыщ Иван Голой, а кому продавал, того де он, Иван, не знает, толко давал им пай по гривне и по пяти копеек. Он же, Иван, с теми товарищи на Каменном мосту и по праздникам в крестныя хождении у разных людей вынимали деньги, а во сколко поймов, того за множеством сказать не упомнит»[529]

.

С одной стороны, в этом заявлении Иван Кувай признал инкриминируемые ему Каином обвинения (причастность к преступному миру и регулярное совершение краж); но, с другой стороны, его показания не могли стать основой для последующих мероприятий по сыску других «мошенников», так как все упомянутые лица уже сидели в остроге Сыскного приказа.

Лишь немногие московские «мошенники», задержанные по «указыванию» Каина, отклонялись отданной модели поведения на допросе. Кто-то вовсе отрицал свою принадлежность к преступному миру, утверждая, что «нигде ни с кем не мошенничал и мошенников никого не знает», а Каин «на него показал напрасно». Другие, напротив, говорили больше, чем остальные. Так, Иван Голый, «взятый» Каином во время его первой операции по захвату «мошенников», на допросе перечислил 19 «товарищей», из них 17 были включены в реестры Каина и Соловьева. Преданный своей женой Гаврила Рыжий в феврале 1746 года выдал на допросе 14 человек, и его показания дали начало двум крупным следственным процессам — о группе воров, специализировавшихся на кражах в банях, и о разбойной банде, орудовавшей на Троицкой дороге. Иван Яковлев сын Серков на допросе в августе 1746-го разоткровенничался и рассказал о себе всю подноготную (правда, не выдавая коллег)[530]

.

После допроса подследственного осматривали, чтобы выяснить, подвергался ли он ранее пытке или телесному наказанию. Нередко роковые следы, обнаруженные на спине подозреваемого при осмотре, вынуждали его рассказывать о своем преступном прошлом, о котором он намеревался умолчать. Например, пойманный по «указыванию» Ивана Каина солдат Сыскного приказа Иван Блинников «по осмотру явился бит кнутом». «Мошенник» был вынужден объяснить, что тому лет с пять содержался он в Сыскном приказе по оговору того приказа солдата Степана Завьялова «в краже с ним… в Москворецких банях мужской рубахи, за что пытан однажды и с наказанием кнутом свобожден с роспиской». Кузьма Легас, который «по осмотру оказался подозрительным, бит кнутом», признался, что был «бит в Преображенском приказе за сказывание слова и дела». Задержанная в воровском притоне крестьянская вдова Татьяна Иванова также «по осмотру… явилась подозрительна, бита кнутом», и рассказала, что «была дважды в приводе в Сыскном приказе: впервые лет 13 назад по делу купцов Бирюлиных в житье блудно с атаманом Егором Михайловым, за что ей наказание кнутом учинено и свобождена, а дело было в повытье Петра Донскова. Второе в покупке у церковного татя серебра, которое дело было у канцляриста Ивана Городкова»[531]

.

В некоторых случаях после «роспросных речей» помещалось описание внешности подследственного. Например, вышеупомянутый Алексей Емелин оказался «ростом… среднего, лицом круглолиц, глаза карие, волосы темно-русые, борода небольшая». Другой «мошенник», восемнадцатилетний воспитанник Московской гарнизонной школы Никифор Дмитриев сын Селиванов, оказался «не подозрителен (то есть без следов телесных наказаний. — Е.А.), росту среднего, глаза карие, лицем ряб, волосом светлорус». После осмотра известного московского вора Савелия Плохого в июле 1746 года в следственном деле появилась запись: «…а приметами ростом средней, лицом продолговат, волосом рус, борода и ус светлорусая, глаза серая»; особой приметой преступника была расположенная «на правой щеке, близ носа, бородавка»[532].