Правдивые истории еврейского местечка Черняхов

Нет. Нужно читать. Мама никогда ничего не делала просто так, и то, что она отдала мне тетрадь, не было порывом или необдуманным решением старой женщины заставить меня читать чьи-то мемуары… Я буду читать. Я почему-то должен… Сегодня мне исполнилось шестьдесят лет. Я – взрослый состоявшийся мужчина, уже дед, а волнуюсь, как ребёнок, который получил в подарок что-то интригующее и бесценное…

Глава вторая

Еврейское местечко

«Было такое маленькое еврейское местечко, каких было очень много на территории, Литвы, Украины, Молдавии, России… Штэтл – так называли его наши, местечковые, евреи. Наш штэтл, мой мальчик, был совершенно живой: плакал, смеялся, любил и ненавидел, рожал детей, хоронил стариков…

Нам, местным жителям, скучная с точки зрения городского обывателя жизнь совершенно не казалась однообразной. Она была наполнена семейными заботами, интригами и скандалами, походами в синагогу и ежедневными местечковыми слухами. Тёплыми летними вечерами люди сидели на крылечках своих домов, обсуждая последние новости, рассуждали о глобальных проблемах человечества и евреев в частности. А зимой сидели у печки, учили детей уму разуму и мечтали о замечательной жизни своих потомков, не забывая опять-таки о мировых проблемах, кризисах и “паршивых зажратых капиталистах, цорес на все их больные головы”. Cинагога и церковь находились на одной улице: на протяжении многих десятилетий они соседствовали, совершенно не мешая друг другу, как не мешали друг другу люди различных вероисповеданий, жившие в этом местечке.

В таком штэтле я родилась и выросла в большой еврейской дружной многодетной семье. На соседней улице родился и вырос твой отец, Изенька. Сколько я себя помню, я любила его. Как только увидела, поняла, что я его люблю. Моя память хранит очень много эпизодов из детства, начиная, наверное, с двух лет. Я вспоминаю некоторые события, людей и даже запахи. Так, стоя на табуретке у окошка, я впервые увидела его. Мне было годика три, а ему пять. Он стоял на улице и сосал палец. Моя бабушка глянула в окно и сказала моей маме: «Посмотри, Хана, каков хуцпан – он уже заглядывает в наши окна. Нет здесь для тебя невесты, шлемазл!» После чего она вышла на улицу и дала мальчику кусочек сахара. Мальчишка стоял и не уходил. Тогда мне показалось, что сквозь кружевные занавески, висящие на наших окнах, он смотрел исключительно на меня. Так начиналась наша любовь.

Мы всегда были вместе, сколько я себя помню: строили крепости из песка на берегу реки, играли в лапту и прятки, ходили в синагогу на Шаббат, и если мне перепадало что-нибудь вкусненькое, я никогда не ела это сама – съедала это вместе с ним, моим верным другом, Арончиком. Так мы и росли вместе, делясь друг с другом своими детскими тайнами, доверяя друг другу всё самое сокровенное.

Мой папа, твой дедушка Ицхак, злился, видя такую дружбу между его драгоценной дочкой и пареньком из очень небогатой еврейской семьи, да к тому же и неполной.

“Эта несчастная Ривка где-то нагуляла байстрюка и теперь хочет, чтобы наша Мирка повторила её подвиг!”, – ругался отец на непутёвую мать моего Арончика, “которая уехала одна, а приехала с пузом”. Наверное, поэтому папа велел своим сыновьям присматривать за сестрой, то бишь за мной, чтобы я, не дай Бог, не “принесла в подоле, как сделала эта несчастная Ривка”.

“Азохн вей, – возражала ему моя сердобольная мама. – Ты что, не видишь, что он просто-напросто хочет вкусно покушать?” И сразу же следовало “вежливое” приглашение отобедать:

“Иди уже, садись с нами обедать, Арончик, будь неладен твой папа, которого никто не знал”.

Его не нужно было просить дважды. Он всегда был голоден. Он был оборванец, шлемазл, байстрюк, но я его безумно любила.

В пятнадцать лет Арончик уехал учиться сапожному ремеслу и через два года приехал уже совсем другим человеком: это был не голодранец Арончик, а предприниматель Арон Абрамович. В семнадцать лет открыл свою собственную сапожную артель и набрал пару таких же молодых голодранцев в подмастерье. Ах, какую обувь они шили, мой дорогой мальчик! У твоего отца был настоящий талант – шить дамские туфли. Все местные модницы заказывали у него обувь и щеголяли по нашим пыльным улицам в прекрасных атласных туфельках, расшитых золотыми и серебряными нитками. И даже мой строгий отец, глядя на меня исподлобья, хмыкал:

“Этот швицер Арончик таки стал Абраамовичем, кто бы мог подумать? А не выдать ли нам за него нашу Мирку? Что скажешь, Хана?”

Я краснела, убегала из дома, отсиживалась какое-то время в погребе, рисуя в своём воображении картины нашей с Ароном свадьбы…